Второй роман В. Рунина вышел под названием «Чума в аквариуме» и тоже имел шумный успех. Владилен доделал в квартире евроремонт и уселся за перевод кимрских рун, но тут его с супругой пригласили на церемонию вручения «Русского букера». Попав в литературное общество, Маша обнаружила, что за годы работы в троллейбусном парке катастрофически отстала от моды, и весь гардероб надо немедленно выбросить в форточку. Несчастному лингвисту пришлось садиться за новый роман из цикла «Ничего, кроме мозга».

…Сонина оправдали, восстановили в должности, даже наградили. Он стал одним из первых кавалеров особой медали «За мужество, проявленное при репрессиях», учрежденной Кремлем с учетом тех незаслуженных обид, которые столь часто обрушиваются в Отечестве на честных и порядочных людей. Профессор в благодарность сконструировал для Иллариона особый аппарат, мгновенно переводивший живую речь в азбуку Морзе и наоборот. Для этого на живой палец инвалида достаточно было надеть серебряный наперсточек с проводком, тянувшимся к умной машине, и наш аналитик мог воспринимать, а также исторгать не только живую русскую речь, но и десяток иностранных языков. Это важно, ибо к недвижному сыщику за помощью потянулись иностранцы…

С тех пор вышло около дюжины книг о проницательном паралитике. Каждый раз, окончив очередной сюжет, автор честно пытался вернуться к делу жизни, но, увы, безуспешно. Сначала выяснилось, что популярному писателю неприлично ездить на скромном «Пежо» — пришлось брать представительскую иномарку, как говорится, на вырост. Затем он затеял построить скромную дачку, чтобы, поглядывая на просторную подмосковную зелень, разгадывать кимрские руны. Но Владилена с супругой пригласили на пикник, который в своем имении давал видный олигарх Загребайло. Искупая грех первичного накопления, он раз в год собирал у себя в латифундии популярную творческую интеллигенцию, как известно, падкую на дармовую жратву и выпивку.

Размах увеселений поражал воображение современников. Особняк, похожий на Петродворец, пылал сотнями окон. На пьедесталах стояли бронзовые мальчики, беспрерывно писая шампанским, шабли, каберне, водкой, граппой, текилой и другими алкогольными струями. Фейерверк затмевал все мыслимые правительственные салюты, а вереница такси, вызванных, чтобы развезти по домам ужравшуюся творческую элиту, растянулась до Горок-9. Увиденное потрясло Машу. Фундамент будущей дачи, уже залитый бетоном, она определила под беседку, а главный дом забутила с таким размахом, что старинный русский барин вроде Кирилы Петровича Троекурова только бы заплакал от обиды и помирился с Дубровским. Владилен вздохнул, снова отложил руны и сел за новый роман из цикла «Ничего, кроме мозга».

Но тут случилось страшное…

Сашка Блинов, который все эти годы без отпусков таскал и кантовал китайские тюки на Черкизоне, разгадал-таки тайну Ализонских рун. Помогла, как ни странно, профессия рыночного грузчика. Он смело предположил, что на медной табличке начертано объявление, прибитое некогда к воротам древнеарийского торжища. Какое именно? Допустим такое: не парковать у забора верблюдов, лошадей, ослов и прочий транспорт. Шутка! Скорее это — перечень правил оптовой и розничной торговли. В результате круг поиска сузился, и Блинов, опираясь на расшифрованное много лет назад первое слово, прочитал весь текст. Надпись гласила, что любой торговец, уличенный в манипуляциях с мерами для зерна или подпиливании гирек для весов, будет заживо сварен в смоле! Конечно, прочитанное не пролило свет на сакральные истоки и тайный смысл нашей цивилизации. Впрочем, может, как раз и пролило…

Увидав по телевизору, как полысевший Сашка Блинов, затянутый во фрак и похожий на огромного беременного стрижа, получает из рук шведского монарха Нобелевскую медаль, Чердынин впал в неистовство. Со страшным криком он искромсал серебряным устричным ножом полотно Гриши Гузкина «Пионерский петтинг» — гордость своей коллекции русского авангарда. Потом Владилен в ярости перебил в загородном доме антикварный хрусталь с фарфором и в неприличных выражениях заявил, что больше не напишет ни строчки про парализованного м…ка Иллариона. Затем несчастный романист затворился в просторном винном погребе с автоматической терморегуляцией и запил по-черному, не открывая дверь ни литагентам, ни докторам, ни любимой жене, одетой во все от Ив Сен-Лорана. Вот тогда-то издатели забили тревогу и поручили Мотыгину срочно собрать бригаду, чтобы очередной роман из цикла «Ничего, кроме мозга», столь полюбившегося читателям, вышел, как обычно, к Новому году.

— И сколько он так уже сидит? — спросил Кокотов, терпеливо выслушав эту жуткую историю.

— Месяц. У него там в погребе не только вино, но и хамон. Ну, идешь в команду?

— Неловко как-то. Чужой сюжет…

— Не переживай! Рунин давно ничего сам не придумывает. Идею купили у студентки Литинститута всего за триста баксов. Ей срочно понадобились деньги на аборт. Ну, входишь в дело?

— Нет, — с ленцой отозвался писодей. — Меня тут решили экранизировать…

— Тебя? — едва не возмутился Мотыгин.

— Меня. Мы тут с режиссером Жарыниным… Помнишь «Двое в плавнях»?

— Еще бы!

— …сидим в «Ипокренине» и переделываем моего «Трубача» в сценарий.

На другом конце провода образовалась тяжелая завистливая тишина.

— Ну, как знаешь! — тоскливо отозвался бригадир. — Желающих много! Будь здоров! — и повесил трубку.

Кокотов глянул на часы и ужаснулся — он проболтал больше часа — была ночь. Писатель улегся, закрыл глаза, но заснуть не мог. Его все-таки огорчала упущенная возможность заработать легкие деньги под именем запившего В. Рунина. С другой стороны, печальный финал преуспевающего романиста заставлял призадуматься о собственной судьбе, заплутавшей в «Лабиринтах страсти». Кроме того, влюбленный писодей пытался вообразить, какой же сюрприз ему приготовила Наталья Павловна? Эти разнонаправленные мыслетоки постепенно слились, смешались и устремились в темный, сладкий провал сна.

И вдруг в дверь строго постучали — так в благословенные советские годы давали о себе знать суровые дежурные по этажу, жестоко барабаня в номер командированного, нарушающего целомудренный гостиничный режим. Недозаснувший Андрей Львович испуганно вскочил и, наскоро застегиваясь, открылся: на пороге стояла Валентина Никифоровна.

— Можно? — почти официально спросила она.

— Зачем?

— Дима сказал: вам надо помочь!

— Не надо мне помогать! — тонким голосом взмолился писатель.

— У вас проблемы!

— Нет у меня никаких проблем!

— Разберемся! — пообещала бухгалтерша, оглядывая Кокотова, словно медсестра, пришедшая к пациенту с вопросом: «Куда колоть будем?»

Разбиралась она всю ночь, делая это, кстати, с нежной и чуть лихорадочной сноровкой — такая с годами вырабатывается у вполне приличных женщин, которым судьба, однако, не подарила счастливой брачной моногамии, оживленной немногими бодрящими изменами, а приговорила к многоложеству. Когда за окном посветлело, Валентина Никифоровна встала, приняла душ, быстро оделась и, похвалив писодея за стойкость, ушла. Изумляясь тому, к каким неожиданным проникновениям ведут одиноких литераторов случайные муравьиные тропки, автор «Заблудившихся в алькове» уснул — как пропал…