После мытья, завернувшись в льняные простыни, они отправились подкрепиться в ближайшую аркаду. Мальчик вовсю уминал ломти хлеба, покрытые гарумом, но для деда пряный рыбный соус был слишком острым, и он довольствовался пастой из смокв.

Разговор зашел об учебе мальчика, который как раз сейчас читал «Энеиду» – последнюю поэму Вергилия, любимого поэта императора. Это произведение поэт создал в ответ на просьбу императора сотворить римский эпос, достойный стоять в одном ряду с «Илиадой» и «Одиссеей» великого эллина Гомера. Длинная поэма повествовала о похождениях воителя из Трои Энея, который провозглашался сыном Венеры и прародителем римского народа. Согласно Вергилию, Эней был предком не только нынешнего императора и его божественного дядюшки Юлия, но также предком Ромула и Рема.

Возможно, у Луция и были некоторые сомнения в исторической достоверности Энеиды, но делиться ими с мальчиком он не стал. Ибо сомнений в том, что творение Вергилия по всем статьям устроило императора, у него не было.

Перекусив, они отдыхали. Несколько старых знакомых Луция, проходя мимо, остановились, чтобы поздороваться и поговорить. Сенатор с гордостью представил им внука. Разговоры касались главным образом заморской торговли, цен на рабов, сравнительных достоинств и недостатков водного и сухопутного способов транспортировки товаров, а также того, кому достанутся выгодные строительные подряды на работы по дальнейшему расширению и украшению города.

– Как видишь, мой мальчик, – заметил дед, – основные дела делаются теперь даже не на Форуме, а здесь. В былые времена, конечно, все разговоры вертелись бы вокруг политики да войны. Но в настоящее время война представляет собой лишь некий род деятельности, осуществляющийся на дальних рубежах и способный (или неспособный) повлиять на ход торговли. Политики, в прежнем понимании этого слова, включавшем свободное обсуждение государственных дел и принятие решений, рождающихся в спорах, более не существует. Можно, конечно, посудачить насчет интриг внутри императорской фамилии и погадать, кто из членов ближнего императорского окружения обладает нынче бо́льшим влиянием – да и то шепотом.

Наконец, поупражнявшись, искупавшись, подкрепившись и отдохнув, дед и внук отправились в раздевалку. Юный Луций надел ту самую тунику, в которой и пришел, а его дед с помощью того же раба, который его брил, обрядился в тогу.

– Тога – это не просто одежда, но облачение благородного мужа, которое он носит так же, как держится сам: с гордостью и достоинством, – пояснил Пинарий-старший. – Плечи следует расправить, голову держать прямо. Особое внимание надлежит уделить ниспадающим складкам. Если их слишком мало, ты будешь выглядеть завернутым в простыню, а если слишком много, так будто обвешался предназначенным для стирки бельем.

Смех мальчика порадовал Луция – он свидетельствовал о том, что внук на все обращает внимание: присматривается, прислушивается, учится.

Раб подал какую-то блестящую безделушку на золотой цепочке. Луций через голову надел цепочку на шею, а «висюльку» спрятал под тогу.

– Что это, дедушка? – поинтересовался мальчик. – Какой-то амулет?

– Это не просто амулет, малыш. Он очень важный, очень древний, и как раз сегодня я надеваю его в последний раз. Но о нем мы поговорим позже, пока же хочу показать тебе кое-что в городе. Мне хочется, чтобы некоторые места ты увидел моими глазами.

– Должен ли я вызвать носилки? – осведомился раб.

– Не думаю. Колени мои распарились, а раз так, то мне не повредит пройтись пешком. Если, конечно, ты, непоседа Луций, не будешь убегать от меня – мне за тобой не угнаться.

– Нет, дедушка, я буду идти рядом.

Луций кивнул. Какой вежливый мальчик: уважительный, воспитанный, прилежный, аккуратный, чистоплотный. Можно сказать, продукт своего времени. Что ни говори, а жизнь стала более упорядоченной, мирной и более предсказуемой, чем в бурное время гражданских войн. Предки могли бы гордиться юным Луцием, как могли бы гордиться гармоничным миром, который, ценой тяжкого труда и пролитой крови, выстроили наконец их потомки.

Когда они направлялись к выходу из бань, на лице Луция-младшего отразилось возбуждение, он даже нервно прикусил нижнюю губу.

– В чем дело, мой мальчик?

– Да вот, дедушка, я подумал – мы с тобой гуляем, обо всем беседуем, а папа говорит, что есть нечто, о чем ты категорически не желаешь разговаривать. Причем ты нынче единственный, кто сам видел, как это случилось.

– А, ну конечно. Я понимаю, о чем ты пытаешься сказать. На том месте будет наша первая остановка. Но сразу предупреждаю: смотреть там сейчас нечего.

– Нечего?

– Сам убедишься.

Они направились к Театру Помпея. Старый Луций вышагивал медленно, причем вовсе не из-за коленей. Когда они достигли вершины, сердце его колотилось, кожу покалывало, дыхания не хватало. Даже по прошествии стольких лет, приближаясь к этому месту, он не мог не испытывать ужаса.

Они подошли к кирпичной стене.

– Это здесь, – промолвил Луций. – Именно на этом месте божественный Юлий, твой троюродный дядя, встретил конец своей земной жизни.

Мальчик нахмурился:

– А мне представлялось, будто это случилось в зале собраний, у подножия статуи Помпея.

– Так оно и было. Вот здесь, где мы стоим, находился вход в зал, а до того места, где пал Цезарь, отсюда будет шагов пятьдесят. Несколько лет назад по приказу императора или, точнее, по постановлению сената, вынесенному по указанию императора, место гибели Цезаря было объявлено проклятым. Никто не должен был его видеть и посещать. Статуи Помпея удалили и разместили в различных помещениях театра. Вход в зал замуровали, как вход в гробницу. Мартовские иды объявили днем позора, и сенату было запрещено когда-либо назначать на этот день заседания. Так что теперь, как я тебе и говорил, смотреть здесь нечего.

– Но, дедушка, неужели ты действительно был тогда здесь и видел, как все это случилось?

– Да. Видел, как наносили удары убийцы. Видел, как упал Цезарь. Слышал его последние слова, обращенные к бесчестному Бруту. Антоний тоже был здесь, хотя он прибыл позже меня. Они нарочно задержали его снаружи, чтобы он не смог помешать задуманному злодеянию и защитить Цезаря, хотя, я думаю, дело было еще и в том, что Антония они убивать не хотели. Убийцы Цезаря имели свое представление о чести и искренне верили, что действуют во благо Рима.

– Но как это может быть? Ведь они же кровожадные убийцы!

– Да, именно так. Иногда в людях совмещается несовместимое.

Мальчик задумчиво нахмурился:

– Ты помянул Антония. Я думал, он…

– Знаешь, внучек, хватит об этом. Я еще так много хотел тебе показать.

Они двинулась в направлении старой части города. На Форуме Боариуме Луций показал мальчику Ара Максима и рассказал о той роли, какую некогда играли Пинарии в отправлении культа Геркулеса. Их фамилия уже давным-давно не была связана со жречеством, однако впервые Пинарии появились в истории именно в таком качестве, и забывать этого не следовало. В древности они делили обязанности жрецов с другой семьей, но род Потициев давно прервался, их имена сохранились лишь в анналах и эпитафиях.