— Все точно.

Сестры ссыпали монеты обратно, заперли сундучок, поставили в подземный тайник и принялись пересчитывать золотые монеты в другом, вынимая их десятками. Добравшись до дна, Бет удивленно нахмурилась.

— В чем дело? — спросила Керис.

От стыда и ужаса Годвину стало не по себе.

— В этом сундучке только наследство благочестивой верующей из Торнбери. Я хранила его отдельно.

— И что?

— Ее муж торговал с Венецией. Вся сумма была в дукатах. А здесь, я смотрю, и флорины.

Годвин и Филемон прислушались и замерли.

— Странно, — буркнула Керис.

— Может, я ошиблась.

— Но это несколько подозрительно.

— Да нет, почему же. Воры ведь не возвращают деньги, правда?

— Ты права, этого они не делают, — неохотно согласилась сестра Керис.

Монахини закончили считать. У них получилось сто стопок по десять монет — в итоге выходило сто пятьдесят фунтов.

— Точно такая сумма стоит у меня в записях, — сверилась Бет.

— Значит, все совпадает до фунта и пенни, — ответила Керис.

— Я же тебе говорила.

Смотрительница госпиталя провела много часов в раздумьях о сестре Мэр. Ее напугал тот поцелуй, но еще больше изумила собственная реакция. Она не чувствовала влечения ни к Мэр, ни к какой-либо другой женщине, мечтая о близости с единственным человеком — Мерфином. В монастыре пришлось научиться жить без него. Мэр была всегда нежна с Керис и, когда никто не видел, касалась ее руки или плеча, а один раз даже щеки. Врачевательница не отталкивала ее, хотя и не отвечала. Просто не хотела огорчать сестру. «Она влюблена в меня, — думала Керис, — а я нет. Если еще раз позволю ей поцеловать меня, бедняжка будет надеяться, а я ничего не могу ей обещать». И ничего не предпринимала, до самой шерстяной ярмарки.

После падения цен, случившегося в 1338 году, Кингсбриджская ярмарка оправилась. Свободной торговле по-прежнему мешал король, итальянцы приезжали каждый второй год, но убытки возмещало ткачество и крашение. Город, правда, мог быть еще богаче, если бы не запрет аббата Годвина на частные сукновальни, перенесший производство в окрестные деревни, но почти все сукно раскупалось и даже приобрело известность как «кингсбриджское алое». Мост Мерфина закончил Элфрик, и люди, телеги, ломовые лошади текли по двум широким настилам.

Так что в субботу вечером перед открытием ярмарки госпиталь был забит до отказа. Один гость заболел. Его звали Молдвин Повар, по шесть штук за фартинг он торговал солеными обрезками мяса и рыбы, обваливая их в муке и коротко обжаривая на сильном огне. Вскоре после приезда Молдвин слег от внезапных сильных болей в животе, сопровождаемых рвотой и поносом. Керис могла лишь положить его поближе к выходу.

Смотрительница госпиталя уже давно хотела построить для нужд больных и гостей собственное отхожее место, чтобы проще было соблюдать чистоту. Кроме того, ей требовалась просторная светлая аптека рядом с госпиталем, где она могла бы готовить лекарства и делать записи. И еще целительница думала, как предоставить больным уединение. Сейчас все находились в одном помещении и видели, как рожает женщина, как тошнит ребенка, как жалок мужчина после удара. Л больным необходимы маленькие отдельные палаты, подобно боковым капеллам в церкви. Керис, однако, сомневалась, что ей удастся добиться этого: в госпитале просто не хватит места. Она несколько раз говорила с Иеремией Строителем, некогда помощником Мерфина — Джимми, но он так и не нашел выход из положения.

На следующее утро те же симптомы, что и у Молдвина Повара, наблюдались уже у троих. Керис накормила гостей завтраком и решительно погнала их на ярмарку. Остались только тяжелобольные. Пол в госпитале был грязнее обычного; она подмела его, вымыла и отправилась на службу.

Ричард находился при короле, который готовился к очередному походу во Францию. Епископ всегда считал свой сан средством вести светский образ жизни. В его отсутствие епархией управлял архидьякон Ллойд, собирая епископские десятину и оброк, крестя детей… Он вел службу педантично, но не вдохновенно, и в скучнейшей проповеди говорил о том, что Бог важнее денег — прямо перед открытием одной из самых крупных ярмарок Англии.

Тем не менее, как всегда, царило оживление. Шерстяная ярмарка являлась главным событием года для горожан и сельчан окрути. Они зарабатывали деньги и тут же спускали их на постоялых дворах. Крепкие деревенские девушки принимали ухаживания ушлых городских юношей. Зажиточные крестьяне платили городским проституткам за услуги, которых не осмеливались требовать от жен. Случались и убийства.

Монахиня заметила в соборе плотную фигуру Буонавентуры Кароли в дорогом синем плаще и остроносых туфлях, и сердце ее забилось сильнее. Итальянец может кое-что знать про Мерфина. На выходе ей удалось перехватить взгляд купца. Она кивком попыталась дать ему понять, что хотела бы переговорить, но не была уверена, что тот ее понял. Однако Керис все-таки пошла в госпиталь — единственное место, где монахини могли встречаться с мирянами, — и вскоре появился Буонавентура.

— Последний раз, когда мы виделись, тебя как раз постриг епископ Ричард, — поздоровался негоциант.

— Теперь я смотрительница госпиталя.

— Поздравляю! Не ожидал, что ты так обвыкнешься в монастыре.

— Я тоже, — засмеялась Керис.

— Аббатство, кажется, процветает.

— Почему вы так решили?

— Ну как же, Годвин строит новый дворец.

— Да.

— Значит, у него есть деньги.

— Видимо, есть. А как вы? Как торговля?

— Есть сложности. Англо-французская война сказалась на перевозках, а из-за королевских налогов английская шерсть теперь дороже испанской. Но все же она лучше.

Вечно все жалуются на налоги. Керис перешла к интересующему ее предмету:

— Есть новости о Мерфине?

— Да, есть. — Несмотря на всю свою бойкость, Буонавентура помедлил. — Он женился.

Керис будто ударили. Она не ожидала такого, просто не думала. Как он мог? Он же… Они же… Разумеется. Фитцджеральд имел полное право жениться. Она не единожды отказывала ему, а последний раз бесповоротно — поступив в монастырь. Странно даже, что парень так долго ждал. Чего обижаться.

— Замечательно! Пожалуйста, передайте ему мои поздравления. И кто его жена? — Керис попыталась улыбнуться.

Буонавентура сделал вид, что не заметил болезненной реакции, и небрежно, будто поддерживая пустую беседу, ответил:

— Ее зовут Сильвия. Младшая дочь одного из самых знатных горожан, Алессандро Кристи, торговца восточными пряностями; у него несколько собственных судов.

— И сколько лет?..

Кароли усмехнулся: