– Остается надеяться, – Луиджи, неслыханное дело, улыбнулся, – что на корабле Дерра-Пьяве не родится ни одна принцесса.

Марсель едва не захлебнулся, хотя принцессы, достойные имени ызарга, отнюдь не были редкостью. Те же дочки Хайнриха…

– Веселитесь? – Алва стоял в дверях. – Ургот может гордиться мастером Лаимом. Инструмент превосходный.

– Ее высочество желает знать: согласитесь ли вы спеть для нее и ее подруг?

– В Кэналлоа говорят: хорошая гитара не может не петь.

– В таком случае поспешу во дворец, – барон поставил бокал на розовый столик и неторопливо поднялся.

– Не смею вас задерживать. – Шантэри тоже встал. – Позвольте вас проводить.

И правильно, пусть провожает, на то он и посол. Жаль, не до дворца. Марсель не имел ничего ни против Дежу, ни против дядюшки, но при них приходилось выбирать слова, чего виконт терпеть не мог. Особенно вечером и под вино.

– Вы и впрямь будете играть? – удивился Луиджи Джильди.

– А почему бы и нет? – Алва лениво подошел к окну, приподнял портьеру и приник к черно-синему стеклу, по которому барабанил ставший привычным дождь. Герцог стоял и смотрел в осень, а огонь свечей играл сапфирами кинжала. Марсель вспомнил шрамы на спине маршала и поежился. Когда-то Рокэ повернулся спиной не к тому, к кому нужно. К кому?

– Уехал, – сообщил Алва, опуская золотистый атлас. – Так вы говорили…

– Нет, это вы говорили, – улыбнулся вернувшийся дядюшка, – о гитаре. Насколько мне известно, в Кэналлоа новую гитару угощают старым вином.

– Угощают, – подтвердил Ворон, трогая черное дерево. – Мастер Лаим меня и впрямь удивил, я подобного не ожидал.

– Желаю хорошего вечера, – церемонно произнес Джильди, – но мне пора, путь до порта не близкий.

– Оставайтесь, – улыбнулся кэналлиец, – льет как из ведра, но зачем вода, если есть вино?

– Хорошо, – не стал спорить фельпец. Марсель поставил бы Марианну против пропавшей Зои, что Луиджи заговорил об уходе исключительно из вежливости.

– Вот и правильно, – Алва пристроил инструмент на коленях, лак сверкнул темным весенним льдом. Герцог провел пальцами по струнам и вновь улыбнулся. – Эта ночь, моя эрэа, ваша и только ваша. Герард, вина всем и себе!

– Монсеньор!

– Наливайте бокал и идите сюда. Господа, здоровье рэя Герарда Кальперадо!

– Нет, – мальчишка совсем раскраснелся, – монсеньор, я не могу… Я должен доказать… заслужить…

– Какая пошлость, – Рокэ залпом осушил бокал. – Герард, запомни и передай детям. Ничего, никогда и никому не доказывай.

– Но… Я не любил отца. – Какой славный мальчик и какой правдивый! – Он… жил, как свинья, но, монсеньор, я не хочу, чтобы подумали, что я стыжусь своей семьи.

– А ты ее стыдишься? – в синих глазах было нечто похожее на любопытство.

– Нет!

– Так в чем же дело? Ты знаешь, кто ты такой, а остальное – неважно. Прав ты, и только ты, какое тебе дело до других? Ну а если кто-то раздражает, его всегда можно отправить к Леворукому.

– Рокэ, – простонал шокированный дядюшка, – чему вы учите молодых людей?!

– Пить, – пожал плечами Алва, – и еще жить. И избавляться от того, что мешает. К слову сказать, это ко всем относится.

– Ну извините, – Валме шумно втянул воздух, – учить пить меня? Меня?!

– Успокойтесь, Марсель, – покачал головой Луиджи, нет, он положительно оживал, – в ваших талантах никто не сомневается.

– В таком случае, рэй Кальперадо, – провозгласил Валме, – позвольте совет. Чтобы стать настоящим дворянином, нужно не только книжки читать и за герцогом бегать, но и дурака валять. Красотки, вино, карты – без этого из тебя такой же рэй, как из меня – клирик. Понял?

– Да, Герард, – неожиданно поддержал дядюшка Шантэри, – благонамеренность в юном возрасте суть порождение мещанства. Забудь о ней и станешь настоящим военным. Порох нюхать – дело хорошее, но «запах женских волос, забирающий разум», тоже необходим. Ты к девицам-то ходил?

Мальчишка захлопал глазами и не нашелся, что ответить. Задумался, надо полагать. Валме хихикнул и снял с подноса в руках лакея чашечку шадди. В доме Алвы его готовили лучше – урготы знают толк в закусках и сластях, но не в шадди и не в вине.

– Господин посол, – Луиджи не стал связываться с шадди по-урготски и плеснул себе «Вдовьей слезы», – вы, без сомнения, правы, но молодые люди нуждаются не столько в советах, сколько в примере.

– О, – промурлыкал дядюшка, – в этом я вполне полагаюсь на Марселя.

– Я готов, – кивнул Валме. – Герард, послезавтра вечером пойдете со мной.

– Если прикажет монсеньор, – неуверенно пробормотал юноша.

– Прикажет, – заверил Марсель, – не сомневайся.

– Считай, что уже приказал, – сверкнул глазами маршал. – Господа, наполним бокалы и выпьем за душу гитары. «Эвэ рэ гуэрдэ сона эдэрмьенте…»[108]

Валме опрокинул бокал под нарастающую мелодию, но вкуса не заметил, потому что Алва запел. Сначала очень тихо, потом все громче. Виконт сразу узнал напев, но под гитару он звучал иначе, чем под цокот подков или скрип снастей. Кэналлийского Валме не знал, но воображение рисовало полосу прибоя, кружево пены, мокрый песок, исчезающие на глазах следы, красное закатное солнце и что-то еще, неуловимое и зыбкое, словно запах дыма.

В окно рвался дождь, трещали поленья, над чашей с горячим вином поднимался пряный пар, а Марселю чудились похожие на коней облака да пылающий горизонт. Может быть, Ворон пел о другом, даже наверняка, но виконт Валме слушал свою песню, и до перевода ему дела не было.

2

Окно выходило на крышу – плоскую, унылую, покрытую неопрятным ядовито-зеленым мхом. За крышей была стена, над которой мерцали звезды и глупо ухмылялась стареющая луна. Луиза, как в детстве, показала ей язык и уселась на постель. Знай она, что за скучища в этой Багерлее, лопнула б, а сюда не полезла и девиц бы своих не пустила. Собаки от жары бесятся, а люди – от безделья. Госпожа Арамона в тысячный раз оглядела чистенькую спальню. Аделаиде Феншо досталась такая же, Айрис с Селиной отвели одну комнату на двоих, а у опальной королевы была целая анфилада.

По мнению Луизы, в Багерлее было уютней, чем в Алисиных апартаментах, которые и протапливались-то с трудом. Если б не решетки на окнах, наружные замки и слуги в мундирах с золотым псом[109]на плече, страшная темница сошла бы за очень хороший постоялый двор. Ни ржавых оков тебе, ни прелой соломы, ни страшных подземелий… Бедная Айрис была так разочарована: она ожидала всяческих кошмаров, а тут поссориться толком и то не с кем.