Элла и раньше рассматривала такую возможность, ее эта мысль забавляла. Но она думает: «Нет. Если бы мужчины считали нас лесбиянками, это бы их привлекало, они бы буквально роились вокруг нас. Все мужчины, которых я знала, говорили о лесбиянках с каким-то смаком — или откровенным, или подсознательным. Это один из аспектов их немыслимого тщеславия: каждому из них нравится видеть в себе спасителя этих заблудших женских душ».

Элла вслушивается в горечь звучащих в ее мозгу слов, и это ее потрясает. Дома она пытается проанализировать истоки той горечи, которая ее переполняет. Она чувствует, что буквально отравлена ею.

Элла думает, что не случилось ничего такого, чего бы не происходило с ней раньше, всю жизнь. Женатые мужчины, оставшись временно без своих жен, пытаются завести с ней роман — и так далее и тому подобное; десять лет назад она бы не придала этому никакого значения, не стала бы об этом рассуждать. Она воспринимала все это в качестве одного из рисков и одной из возможностей, связанных со статусом «свободной женщины». Но десять лет назад, поняла Элла, она испытывала нечто, в чем в то время не отдавала себе отчета. Она испытывала чувство удовлетворения, победы над женами; потому что она, Элла, та самая свободная женщина, возбуждала мужчин сильнее, чем их скучные усталые супруги. Оглядываясь назад и признавая за собой чувства такого рода, она стыдится самой себя.

Элла также думает, что она теперь общается с Джулией словно исполненная горечи старая дева. Мужчины как враги. Они. Она решает, что не станет больше откровенничать с Джулией, или, по крайней мере, изгонит из своих речей нотки сухой горечи.

Вскоре случается следующий эпизод. Редактор одного из отделов пишет в соавторстве с Эллой серию статей, где даются советы о том, как справляться с проблемами эмоционального порядка — проблемами, о которых чаще всего идет речь в приходящих в редакцию письмах. Несколько вечеров они с Эллой вместе допоздна сидят на работе. Статей должно быть шесть, и у каждой — два заголовка. Один — официальный, а другой — шутливый, в рабочем порядке используемый Эллой и ее коллегой. Например, «Бывает ли так, что вам надоедает собственный дом?» у Эллы с Джеком превращается в «Помогите! Слетаю с катушек». Или: «Муж, пренебрегающий семейной жизнью» превращается в «Мой муж спит со всеми подряд». И так далее. И Элла, и Джек много смеются, когда они работают вместе, забавляются чрезмерной простотой тона этих статей, однако пишут они их очень старательно, прилагая немало усилий. Они оба понимают, что шутить их заставляют та боль и та разочарованность, которыми пропитаны страницы писем, мощным потоком льющихся в редакцию, а также их неверие в то, что статьи смогут хоть как-то облегчить эти страдания.

В последний вечер их совместной работы Джек подвозит Эллу домой. Он женат, у него трое детей, ему около тридцати. Элле он очень нравится. Она предлагает ему немного выпить, он к ней поднимается. Элла знает, что скоро подойдет момент, когда он ей предложит заняться с ним любовью. Она думает: «Но он меня не привлекает физически. Но может, он и мог бы мне понравиться, если бы только мне удалось сбросить с себя тень Пола. Откуда же мне знать, что он мне не понравится физически, когда я окажусь с ним в постели? В конце концов, мне и Пол понравился не сразу». Эта последняя мысль ее удивляет. Она сидит, слушает, как молодой человек что-то рассказывает, развлекает ее, и она думает: «Пол любил повторять, как бы в шутку, но на деле серьезно, что я не сразу в него влюбилась. А теперь я и сама так говорю. Но я не считаю, что это и вправду так. Возможно, я так говорю только потому, что он так говорил… однако немудрено, что я не могу возбудить в себе никакого интереса к какому-нибудь мужчине, ведь я же все время думаю про Пола».

Элла отправляется с Джеком в постель. Она классифицирует его так: «знающий свое дело любовник: это мужчина не чувственный, научился заниматься любовью по книге, которая, возможно, называлась „Как удовлетворить жену“». Он находит удовольствие в том, что ему удалось заполучить женщину в постель, а не в самом сексе.

Они оба веселы и жизнерадостны, дружелюбны, они и в постели поддерживают ту атмосферу дружелюбного сотрудничества, которая сложилась за время их совместной работы. При этом Элла все время подавляет в себе желание расплакаться. Ей знакомы эти внезапные приступы депрессии, и она борется с ними следующим образом: это вовсе никакая не депрессия; это чувство вины, но не моей вины; это чувство вины из прошлого, оно связано с двойной моралью, которую я отказываюсь признавать.

Джек, провозгласив, что он должен срочно вернуться домой, начинает говорить о своей жене.

— Она девочка хорошая, — замечает он, и у Эллы все внутри леденеет от снисходительности его тона. — Я чертовски осторожен и делаю все для того, чтобы она ничего такого не подумала, когда я на время выбиваюсь из колеи. Конечно, бывает, ее достает то, как она живет, торчит все время дома с детьми, а они могут довести любого, но в целом она справляется.

Джек завязывает галстук, шнурует ботинки, сидя на краю ее кровати. Он весь лучится благополучием; чистое, открытое лицо мальчишки, еще не знавшего жизни.

— Мне с моей старушкой, можно сказать, повезло, — продолжает он; но теперь в его голосе звучит и обида, обида на жену; и Элла знает, что этот случай, то, что Джек с ней переспал, будет тонко использован для того, чтобы жену немного очернить. Он оживлен, он удовлетворен, но не любовными утехами, в которых почти ничего не смыслит, а тем, что он смог что-то доказать себе. Он прощается с Эллой, роняя на ходу:

— Что ж, пора мне возвращаться под мой жернов. У меня, конечно, лучшая жена на свете, но она не совсем тот человек, которого можно было бы назвать вдохновляющим собеседником.

Элла с трудом подавляет в себе желание сказать ему, что женщине с тремя маленькими детьми, запертой один на один с телевизором в доме на окраине, негде черпать вдохновение для занимательных бесед. Глубина и сила собственного негодования изумляют ее. Она знает, что жена Джека, женщина, которая ждет его за много миль отсюда, на другом конце Лондона, сразу, как только муж переступит порог спальни, поймет, что он переспал с другой женщиной: она это поймет, едва взглянув на его самодовольно-оживленное лицо.

Элла решает, что она: а) будет хранить целомудрие, пока не влюбится; и б) что она не станет обсуждать этот эпизод с Джулией.

На следующий день Элла звонит Джулии, они встречаются, чтобы вместе пообедать, и она все рассказывает подруге. Пока Элла говорит, она одновременно думает, что, при том, что она всегда упорно противилась установлению доверительных отношений с Патрицией Брент, или, по крайней мере, отказывалась быть ее единомышленницей в сардонически критическом отношении к мужчинам (Элла думает, что сардонический, почти добродушный характер критики Патриции в адрес мужчин — это то, во что, растаяв, превратится ее нынешняя горечь, и она твердо решает, что не допустит этого), она, однако же, готова пускаться в откровения с Джулией, чья горечь стремительно превращается в разъедающее душу презрение. Она снова принимает решение не вовлекаться в подобные беседы с Джулией, думая, что женщины, чья дружба основана на критическом неприятии мужчин, — это лесбиянки, если и не физически, то уж точно психологически.