В следующем году число тонн упало до 688 000, из которых 468 000 приходились на нейтральные. Таким образом из 1 750 000 тонн вместимости торговых судов убыло 322000 тонн. К этому оратор прибавил поразительное сравнение: «В том же году, в котором мы потеряли 322 000 тонн вместимости вследствие действия закона, мы взяли четыреста пятьдесят два приза. Допустив – чего в сущности не было, – что все эти призы были английскими судами вместимостью в двести тонн каждое, – что, конечно, слишком много – окажется, что мы отняли от неприятеля 90 400 тонн взамен 322 000, потерянных самими». – «Все страдания наши и союзников можно было бы перетерпеть, если бы ценою их был куплен хороший для нас результат или вред для Англии; но на деле этого не было». – «Страховая премия английских судов составляет 5 процентов их стоимости, тогда как нейтральные суда, направляющиеся во Францию, должны платить страховой премии от 20 до 30 процентов. Нейтральные суда сами ищут английского конвоя.[181]Французские купцы с радостью фрахтовали бы нейтральные суда для перевозки в Сан-Доминго товаров, которые наводняют наши склады, и вывоза оттуда кофе и сахара, за которые мы платим сумасшедшие цены, но суда эти не подходят к нашим берегам. Таким образом вместо оплаты предметов потребления по умеренной цене французскими товарами мы платим чрезвычайные цены звонкой монетой, которая идет прямо в Англию, т. е. к самому жестокому нашему врагу». Политика рассматриваемого закона осуждена самими результатами. В защиту его справедливости ссылались на то, что в море были только французские и британские суда, откуда будто бы следовало, что все не французские суда подлежат захвату, – аргумент, интересный в настоящее время единственно потому, что он тождествен с доводами, которые приводились Наполеоном десять лет спустя. Этот аргумент показывает также – что никогда нелишне повторять в интересах истины, – что император был только полным и совершенным воплощением духа, который одушевлял Конвент и Директорию.

Правительство Соединенных Штатов в 17 98 году не перешло еще в руки людей, которые, вопреки логике, «страстно желали мира». После бесцеремонной высылки из Франции Пинкнея – не как человека, против личности которого были какие-либо возражения, но как американского посланника, – президент созвал специальное собрание конгресса в мае 1797 года и рекомендовал увеличение военно-морских сил. Когда до Соединенных Штатов дошла весть о законе 18 января 1798 года, конгресс был в сборе. 28 мая он одобрил акт, уполномочивающий захват всякого французского вооруженного судна, которое будет уличено в каких-либо хищнических операциях у берегов Соединенных Штатов против их торговли. 7 июля другим актом была объявлена отмена всех действовавших тогда договоров между Штатами и Францией; и 9-го вышел декрет, разрешавший захват вооруженных французских судов, где бы то ни было в море, не только вооруженным правительственным судам, но и приватирам, которые уполномочивались президентом. Затем последовал со стороны обеих держав период морских враждебных действий, тянувшийся три года, хотя формального объявления войны не было; так, первый приз был взят у французов американцами в июне 1798 года, а мир был восстановлен по договору, подписанному в Париже 30 сентября 1800 года и ратифицирован в следующем феврале. Небольшие силы Соединенных Штатов были заняты главным образом в Вест-Индии защитой их торговли как патрульной системой, направленной против крейсеров, неприятеля, так и конвоированием караванов коммерческих судов в Вест-Индию и обратно. Так как состояние флота французов не позволяло им держать в море большие эскадры, то военные корабли Соединенных Штатов, хотя обыкновенно и небольшие, были способны отстаивать себя, захватить много неприятельских судов и предохранить свою торговлю от больших тревог. Коммерческое мореходство Франции, однако, было уже в такой степени расстроено британцами, что она страдала гораздо более от того, что американские суда перестали быть транспортами в ее морской торговле, чем от атак американского флота.

1798 год, открывшийся неудачным для Франции законом 18 января, был несчастным для нее и во всех отношениях. В мае Бонапарт отплыл в Египет, и страна, таким образом, рассталась с самым способным своим генералом, с тридцатью двумя тысячами отборного войска и единственным ценным флотом из тридцати линейных кораблей, снарядить который правительство могло только с чрезвычайными затруднениями. 1 августа Нельсон уничтожил этот флот в Абукирской битве, и британский флот, вынужденный в 1796 году оставить Средиземное море, теперь опять обеспечил на нем свое господство, поставив надежный барьер против возвращения французской армии из Египта. Положение дел совершенно переменилось для Франции не только на Востоке, но и в Европе. Порта, сперва колебавшаяся, теперь открыто объявила себя против Франции. Великобритания, Австрия и Россия составили Вторую коалицию, к которой присоединилось также и Неаполитанское королевство, и армии ее начали кампанию в ноябре. Правда, скоро им нанесено было поражение, но самый поход против них французских войск ослабил французские армии в северной Италии, дав безусловное превосходство их противникам. 1799 год был полон поражений для Франции. В Германии и Италии французы постоянно оттеснялись назад, и только в Швейцарии они удержали свои позиции под командой Массены. Хотя нападение британцев на Голландию было отбито, но, отступив, они увели с собой голландский флот. Русско-турецкий флот, войдя в Средиземное море, отнял от Франции Ионические острова. Адмирал Брюи прорвался из Бреста только для того, чтобы убедиться в невозможности добиться каких-либо существенных результатов при превосходстве британцев на море. В разгар этих бедственных неудач Франции и затруднительного положения ее внутренней и внешней торговли, созданных ее морскими законами, возвратился Бонапарт. Высадившись на французскую землю 9 октября, он 9 ноября низвергнул Директорию. Сейчас же начались приготовления к войне; и успехи Первого консула в Италии и Моро – в Германии в 1800 году, вместе с отложением царя от коалиции, восстановили мир на континенте и внутреннее спокойствие во Франции.

За этим последовало восстановление Вооруженного нейтралитета Прибалтийских держав. Великобритания оказалась опять без союзника, лицом к лицу с Францией, поддерживаемой теперь морским союзом северных держав. И все-таки она стояла твердо, не уступив ни йоты в завоеванных до тех пор морских правах. Как и раньше, союзники требовали, чтобы нейтральный флаг покрывал имущество неприятеля и чтобы термин «военная контрабанда» определял только предметы, назначавшиеся лишь исключительно для военных целей, и поэтому не распространялся на морские и продовольственные припасы. Союзники предлагали также лишить Великобританию предоставленного воюющей стороне права обыска коммерческих судов, когда последние сопровождаются военным судном, и требовали, чтобы принималось на веру заявление командира последнего о том, что следующие под его конвоем двести или триста судов не содержат нелегального груза. «Представляется вопрос, – говорит Питт, – должны ли мы позволить военному флоту нашего противника комплектоваться командой и снабжаться всем для него необходимым, должны ли мы допустить, чтобы в блокированные порты ввозились боевые припасы и продовольствие; должны ли мы сносить, чтобы нейтральные державы, подняв флаг свой на корвете или рыболовном боте, перевозили на них беспрепятственно сокровища Южной Америки в испанские порты или морские припасы Балтики в Брест и Тулон. Я бы желал спросить также, руководствовались ли мы когда-либо, с тех пор как сделались морской державой, подобными принципами?»[182]Питт сослался не только на не нарушавшийся до сих пор обычай Великобритании, но и на ее старые трактаты, и особенно на конвенцию с Россией в 1793 году. Поскольку можно было опираться на прецедент и традицию, образ действий Англии был безупречным. Она требовала подчинения не новой своей претензии, но старому праву, имевшему большое значение для ее военного положения. «Я не колеблюсь утверждать, – сказал Фокс (великий противник Питта), – что нейтральный флаг не покрывает груза; и что как аксиома это предложение не поддерживается ни международными законами, ни здравым смыслом».[183]