— Это она.

— Томми, — прошептал Адриан, а затем поспешно поправился: — Дженнифер?

Его вопрос повис без ответа в затхлом подвальном воздухе.

Дженнифер все так же сидела на стуле, не пытаясь ни спрятаться, ни броситься на незнакомца. Абсолютно голая, одной рукой она прижимала к груди плюшевого медвежонка, а другой, слегка дрожащей, целилась в Адриана, осторожно переступившего порог и шагнувшего в комнату. Стоило наступить на ушибленную при падении ногу, как колено отзывалось резкой болью. Верный данному себе обещанию, Адриан Томас изо всех сил старался не обращать на боль внимания.

Дженнифер понимала, что от нее ждут, когда она что-нибудь спросит или хотя бы что-то скажет, но подходящие к ситуации слова почему-то никак не приходили ей в голову. Она чувствовала: что-то изменилось, но что именно — этого ее истерзанный пытками и унижениями разум осознать не мог. Она понимала лишь, что мучители придумали что-то новенькое. Вроде бы все это происходило наяву и в то же время казалось каким-то нереальным, чем-то вроде галлюцинации. Появление странного человека Дженнифер восприняла точно так же, как уже переставшие удивлять ее крики и смех играющих детей или плач младенца. В любом случае она не собиралась попадаться на очередную удочку, заброшенную похитителями, и напомнила себе, что ни единому их слову верить нельзя. В этом мире все могло причинять боль и страдание, даже галлюцинации.

Она обратила внимание на седые волосы вошедшего незнакомца. «Что-то здесь не так, — подумала она. Затем она вгляделась в старческое лицо. — Нет, это не тот мужчина, — сказала про себя Дженнифер, — и, конечно же, не та женщина». Тот факт, что человек, вошедший в комнату, не был ни одним из тех, кого Дженнифер здесь уже знала, лишь усилил испытываемый ею страх.

— Дженнифер, — медленно, почти по слогам, произнес незнакомец.

На сей раз имя девушки прозвучало уже не как вопрос, а как утверждение.

У самой Дженнифер в этот момент пересохло в горле. Пистолет в ее руке, казалось, весил целую тонну. Внутренний голос кричал ей: «Он один из них. Убей его! Убей его, пока он не убил тебя». Дженнифер то нацеливала ствол револьвера на незнакомца, то чуть отводила оружие в сторону. В ее душе и в голове шла напряженная внутренняя борьба. Постепенно верх в этом противостоянии стала одерживать мысль о том, что никто и никогда не смог бы проникнуть в этот дом, для того чтобы помочь ей. В ее крохотном мире все были против нее. Поверить кому бы то ни было означало обречь себя на еще большие страдания и унижения. Позволить незнакомцу подойти грозило тем же самым. Слишком опасно было хоть на долю секунды довериться ему. Гораздо спокойнее и безопаснее было бы выстрелить в него — с чистой совестью, не испытывая никаких угрызений.

Адриан увидел направленный на него револьвер, заглянул в смотрящие на него глаза и понял, что девушка находится в шоковом состоянии, свойственном при определенных условиях людям, взятым в заложники или попавшим в плен. Главным чувством, формирующим это состояние в сознании человека, был страх. Адриан вспомнил, сколько лет он провел в медицинских лабораториях, изучая этот феномен человеческой психики. Ни один из бесчисленных проведенных им экспериментов не был так реалистичен, и никогда еще научное исследование не касалось его личной судьбы. Никакие эксперименты не могли подвести его к мысли о том, что когда-нибудь он окажется лицом к лицу с полубезумной девушкой, которую он ожидал увидеть в не пропускающей свет маске и которая теперь впилась в него холодным, недоверчивым и враждебным взглядом. К тому же девушка эта держала в руках нацеленное на Адриана оружие. Все клинические исследования, все собранные по результатам экспериментов свидетельства, все научные труды и доклады — все это показалось профессору Томасу абсолютно ненужным, бесполезным, не имеющим никакого значения. Самым важным в его жизни был вот этот момент, эта девушка, сидящая перед ним и явно не желающая верить в его добрые намерения. Адриан понял вдруг, что, судя по всему, вызывал у несчастной точно такой же страх, как и все, что происходило с ней в этом помещении.

Он понял, что одно его неверное движение, и она нажмет на курок. Точно так же вели себя и лабораторные крысы, загнанные в угол. Они либо, повинуясь инстинкту, набрасывались на явно превосходящего их по силе врага, либо, обученные и выработавшие новые условные рефлексы, бросались звонить в установленный в клетке звонок, звук которого вызывал у животного ощущение безопасности и покоя.

Здравый смысл подсказывал Адриану, что в его положении нужно сделать шаг назад и в сторону — уйти с вероятной линии огня и спрятаться за дверным косяком. Таким образом он обеспечил бы себе безопасность, по крайней мере на ближайшее мгновение. «Нет, отец. Так нельзя. Иди вперед. Поступай так, как поступил тогда я, — прошептал ему на ухо Томми. — Только вперед. Другого пути сейчас нет».

Представив себе, что снимает на пленку собственную смерть, как когда-то снял свою гибель его собственный сын, Адриан сделал еще шаг вглубь комнаты. Мысленно он взывал ко всему своему жизненному опыту, ко всей мудрости, накопленной за долгие годы научной работы, умоляя подсказать ему те единственные верные слова, которые дали бы ему шанс спасти обе жизни — жизнь старика и жизнь девочки-подростка. В эти мгновения он чувствовал себя таким же беззащитным и обнаженным, как сидевшая перед ним Дженнифер.

— Здравствуй, Дженнифер, — медленно, с расстановкой и нарочито тихо произнес он. — А кто это у тебя в руке? Я так понимаю, это не кто иной, как сам Мистер Бурая Шерстка?

Палец Дженнифер, лежавший на спусковом крючке, свело судорогой. Сжав зубы, она изо всех сил удерживалась от того, чтобы не согнуть его или, наоборот, не выпрямить и не выпустить револьвер из уставшей руки. А затем она почему-то отвела взгляд от незнакомца и посмотрела на медвежонка, которого по-прежнему прижимала к груди. По ее щекам побежали слезы.

— Да, это он, — сказала она слабым, срывающимся голосом. — Вы пришли, чтобы забрать его домой?

На огромной кровати, стоявшей в просторной спальне с видом на московский парк Горького, лежала молодая пара: стройная женщина и крупный, крепко сложенный мужчина. За окном было темно. Огни большого города отбрасывали разноцветные отсветы на потолок и стены спальни через огромное, во всю стену, окно. Откуда-то издали едва слышно доносилась веселая музыка, но в самой комнате было очень тихо и почти темно: единственным источником света оставался экран большого плоского телевизора, висевшего на стене. И мужчина, и женщина, лежавшие на кровати перед телевизором, были обнажены. Они напряженно следили за тем, что разворачивается на экране: там, в хорошо знакомых им стенах выстроенной в подвале тюремной камеры, в которой находилась уже привычная и по-своему полюбившаяся им обоим юная героиня «Части четвертой», происходило что-то непонятное и совершенно непредсказуемое — в комнате откуда-то появился незнакомый зрителям старик. По обе стороны от огромного телевизора на стене спальни висели две почти такие же по размеру картины, принадлежащие кисти очень известных и модных современных художников. За каждое из полотен хозяева заплатили семизначную сумму. Но в этот вечер блеклое, крупнозернистое и чуть размытое изображение на экране явно доминировало над искусством и значило для обоих зрителей гораздо больше, чем вся современная живопись.