– Сашка! Сашка! – Альберт Андреевич шел к ним, как нечто неумолимое и серьезное. Как звонок с по-настоящему интересного урока. Как ужасающая надпись «Конец» после самого любимого фильма. – Тебе пора просыпаться. Надо идти в школу.

– Опять в школу? – к горлу подступили слезы. – Но я не хочу в школу, я хочу быть здесь, с вами! Хочу путешествовать по чужим снам и спасать людей из ловушек, хочу бороться с этими штуками из метро, хочу делать с вами все на свете! Почему обязательно надо просыпаться, зачем…

– Ну, чего ты, Революционерка, такая сильная девчонка, кремень прямо – и расклеилась, – Альберт Андреевич улыбнулся в усы. – Ну, иди сюда, обниму. Мы же не навсегда прощаемся: после дня всегда приходит ночь, после заката всегда будет рассвет. Мы тоже ложимся спать, чтобы утром проснуться в нашем, Настоящем мире, ходим на работу, учимся, а ночью, закончив все дела, засыпаем, чтобы проснуться здесь и совершить очередной заплыв. Мы обязательно встретимся, ведь это не задачка по математике. Мы во сне не граждане Государства, а это значит, что мы можем делать все, что захотим. Все возможно, Революционерка. Стоит только захотеть.

– Правда?

– Ну, конечно, что ты, – Альберт Андреич крепко прижал ее к груди. – Храни на себе мой зипун, и он приведет нас к тебе. Мы найдем тебя, где угодно, если ты этого захочешь. А сейчас тебе пора…

– … просыпаться, – мама потрепала ее по плечу. – Саша, давай, вставай, в школу скоро опоздаешь. Наказание, а не ребенок.

Серая, пыльная квартира. Тусклая лампочка без абажура, висящая над кроватью, еле-еле разгоняла утреннюю осеннюю темноту. Да и освещать особенно нечего: Железная кровать с сеткой, которая надрывно скрипит, когда начинаешь на ней ворочаться – и непременно зарабатываешь окрик из кухни. Грязный подоконник, на котором Саша обычно делала уроки, ведь стола у нее нет. У нее в комнате ничего нет, только кровать да книжный шкаф, да и саму комнату они с мамой делали практически вручную: комната в квартире у них только одна, вот и пришлось Саше отгораживаться занавеской.

– Быстрее, опоздаешь, – шипела мать, и, чтобы не заработать еще один подзатыльник, Саша побежала в ванну.

Сполоснула лицо ледяной водой и горько зарыдала. Слезы лились из нее, будто из протекающего крана, и остановить их не получалось. Почему, почему ей обязательно нужно просыпаться, почему…

– Что так долго в ванне сидишь, идиотка? – опять крики. – Я на работу сейчас опоздаю из-за тебя.

– Сейчас, мам, – Саша запрокинула голову и глубоко вдохнула, чтобы в голосе не было слышно слез. – Сейчас.

Честно говоря, Саша не планировала увидеть Туристов сегодня. Более того, после рандеву с Писателем ей вообще показалось, что от Туристов следует держаться подальше. Но суть от этого не менялась: ей было одиноко, а эти ребята оказались единственной компанией, которая ее принимала. С ними не нужно даже постоянно бросаться идиотскими шутками, строить из себя клоуна, в надежде, что хотя бы одна из этих дурацких хохм попадет в цель и смеяться будут вместе с ней, а не над ней – а в этом заключается большая разница.

Саша ступала по огромному травяному ковру, будто из сказки. Пахло хвоей, и лес был светлый-светлый. Где-то в отдалении проносились машины – значит, цивилизация все-таки близко, хотя какая цивилизация на шоссе? Максимум, что там есть – заброшенная остановка, на которой нет ни номеров маршрутов, ни расписания, а сами автобусы ходят так редко, что создается впечатление, что они из другого мира.

Лес же жил своей жизнью, и Саша прекрасно это чувствовала. Стоял легкий морозец, но зипун – он оказался на Саше, как только она открыла глаза и очутилась во сне – приятно грел ее, как греет одеяло в особенно холодную ночь. Саша оглянулась по сторонам и удивленно улыбнулась: вдалеке, за стеной сосен и елей, виднелась избушка. Старая, разваливавшаяся на части – но в ней горел свет. – Как ты думаешь, мне стоит туда идти? – спросила она у зипуна. Судя по тому, что зипун не кольнул ее остро в шею и вдруг не стал тяжеленным, как мамина сумка с продуктами, идти определенно стоило. Саша еще раз погладила зипун по аляповатому, вручную нашитому карману и осторожно, стараясь не хрустеть ветками, пошла по направлению к избушке.

Она постучала своим маленьким острым кулачком в дверь, и та открылась. Перед ней стоял Альберт Андреевич отчего-то с ружьем.

– А, Революционерка? – он улыбнулся и опустил ружье. – Прости, не признал сначала.

– И совсем слепой стал, – брякнула Поварешка из комнаты. – Такую рыжую – и не признал. Где ты еще видел такую девчонку, чтобы на голове словно пожар случился? Не слушай дурака, Революционерка, пойдем, я тебя чаем напою.

В избушке было светло и тепло. На потолке покачивалась масляная лампада, заливая комнату теплым, слегка подрагивающим светом. Пахло чем-то очень вкусным, а от печи тянуло теплом. На грубом, вручную сделанном столе стоял радиоприемник, откуда раздавался голос Боба Дилана.

Компания вновь была в сборе. Как будто Саша и не просыпалась: Атеист валялся на полатях, укутавшись в одеяло и проверяя почту на смартфоне. Поварешка копалась, доставая огромную кастрюлю с вкусно пахнущей похлебкой и бухая ее на стол. Эрик тихо курил в окошко, несмотря на то, как нехорошо смотрел на него меняющий струну на гитаре Рок-н-ролльщик. Даже Писатель был здесь, в очередной раз терзавший тетрадку своими умозаключениями. Так пахло ромашкой и розмарином, пахло домом – настоящим, неподдельным домом, а не квартирной смесью пыли, и сырости– что у Саши слезы подступили к горлу.