потухают. Это жизнь фронта, жизнь войны. Враги наблюдают друг за другом днем и ночью. Но немцы и не думают наступать. Они выжидают. На них работает Ленин.

Враг почему-то не боится российской демократической и сознательной армии, поставившей себе цель воевать до «победоносного конца». Днем над нашим эшелоном летал германский аэроплан, видел идущие пополнения, но бомб не бросал. Да и зачем бросать какие-то бомбы, раздражать напрасно «товарищей», когда в Россию послан целый «запломбированный вагон».

Ведь у нас теперь свобода.

Досадно смотреть на эти миролюбивые аэропланы. Где-то в глубине сознания начинает появляться стыд перед врагом, не удостаивающим нас бомбой. Некогда славная Российская Армия уже не страшна врагам России! Это так очевидно, так горько и так… страшно за будущее.

Нельзя обвинять немцев, что они напустили на нас большевиков. «На войне, как на войне». Но почему они в России на свободе! Идиотство это или преступление!

На следующее утро проезжали район Барановичей и Молодечно. Вдоль полотна железной дороги курганы общих могил. Говорят, что здесь похоронены беженцы из Царства Польского. Какой тут должен был происходить кошмар.

Чего они собственно бежали? От германских зверств? В эти зверства я не верю. Солдаты всех армий неминуемо озверевают. Чем же немцы хуже других?

Опять появились германские аэропланы. На этот раз сбросили несколько бомб, к счастью не попавших. С тендера нашего паровоза стреляли пулеметы. Это уже немного было похоже на войну. Так прибыли мы в Ровно. Без конца стоим на запасном пути.

Отказ Действующего полка от пополнения

Вдруг по всему эталону проходит ужасный слух: Действующий полк отказывается принять наши маршевые роты. Видно там получили точные сведения из Петрограда о распущенности и отсутствии подобия дисциплины «творцов и защитников великой и бескровной революции».

Действительно, информация была точная. Я и сам не понимаю, почему солдаты продолжали жить в казармах, а не разъехались по домам? Для чего офицеры приходили ежедневно в батальон? Почему солдаты дали себя увезти на фронт? Для какой цели расходовались громадные деньги на содержание сотен тысяч Петроградского гарнизона? При царском режиме требовали «ответственного министерства». А кто отвечает теперь за развал армии, за допущение большевицкой пропаганды, за выбрасывание на ветер миллиардов? Никто. Оказывается, что, прикрываясь жупелом «демократии», можно безнаказанно совершать вопиющие безумия и преступления перед Родиной в самый трагический момент ее истории.

Понятно, что действующий полк, где и без того было не всё благополучно, просто испугался «пополнения» так хорошо усвоившего все завоевания революции.

Наши маршевые роты должны были поступить в распоряжение N армейского корпуса. Это был удар грома. Солдаты встрепенулись, поднялся крик, страсти разгорелись.

Собрался митинг. Произошло чудо. Солдаты обступали офицеров: «Как, нас, Гвардейцев, хотят отправить в армейские части! Не желаем, хотим ехать в свой полк!»

Мы, офицеры, не верили своим ушам и глазам. Нас умоляли заступиться, брали под козырек, вытягивались, мигом подтянулись, выправились, приняли воинский вид.

Воистину творилось что-то необыкновенное. Это было настоящее преображение. По телефону начались переговоры со штабом Гвардейского корпуса. С большим трудом пришли к следующему соглашению: командир корпуса (армейского) произведет смотр маршевым ротам и сообщит в штаб Гвардейского корпуса о состоянии этих рот.

Пять маршевых рот построились повзводно. Офицеры на своих местах. Появился оркестр. Приехал командир армейского корпуса. Послышалась команда начальника эшелона. Солдаты замерли. Грянула музыка. И началось видение прошлой, но еще такой близкой славы.

Рота за ротой, повзводно, развернутым строем, без оружия проходили перед генералом «гвардейские роты». Дружно давали шаг, безукоризненно равнялись и как один, лихо отвечали на приветствие «Здравия желаем Ваш… дитство».

Командир корпуса был растроган. Солдаты сияли. Мы обалдели. Мы так уже привыкли к другим картинам, к другим нравам.

Генерал пошел телефонировать в штаб Гвардейского корпуса, и вскоре эшелон под крики «ура» отошел от станции Ровно, направляясь в Луцк, а затем в свой действующий полк.

На другой день мы прибыли в Луцк.

Около станции обгорелые развалины казарм.

Тут шли бои. Город напоминает военный лагерь. Всюду полно офицеров и солдат. И очень многие солдаты отдают честь офицерам. Удивительное явление, уже так давно не виденное. Значит еще немного теплится где то, под спудом, священный огонь дисциплины. Но найдется ли кто-нибудь, кто его раздует? Во всяком случае не может быть даже сравнения между этим прифронтовым городом и революционным Петроградом.

Стоит исключительно жаркая погода.

Нас разместили в каких-то уцелевших казармах. Раздают винтовки, патронные сумки, противогазные маски. Выступление на позиции назначается на 5 часов утра, чтобы по возможности избежать жару. Предстоит пройти около 30-ти верст до деревни Черный Лес, где находится штаб Действующего полка.

Утром мы, офицеры, встаем в 4 часа.

Но нет никакой возможности поднять солдат.

И после бесконечных понуканий, ругани, споров, отказов от переклички, в девятом часу утра, когда начиналась уже невыносимая жара, наконец, тронулись.

Шли по пыльному шоссе, вдоль которого тянулись рельсы построенной австрийцами, узкоколейки. Вид этих рельс приводит солдат в раздражение. Не стесняясь, почем зря, ругает начальство. Сразу же роты растянулись на несколько верст. Не могло быть и речи о каком-либо строе. Шли в разброд, группами, в одиночку. Я шел с группой человек около 150 (другие уже отстали). Через каждые полчаса солдаты начинали кричать «привал», и все останавливались…

Я пробовал приказывать не задерживаться, но все на зло садились около, дороги и нагло ухмылялись. Что мне было делать! Уговаривать? По-видимому, офицер Российской демократической армии одновременно должен быть и присяжным поверенным, для этого необходимо всех офицеров послать на специальные курсы, чтобы постичь искусство уговаривания. И «уговоренные» сознательные солдатские массы бросятся на врага.

Но это всё лишь блестящий мираж демагогии. А пока что надо двигаться дальше.

Конечно, я только прапорщик и мне 20 лет. Но я бы хотел посмотреть, как бы справился с этой задачей какой-нибудь маститый лидер республиканско-демократической партии, или глава социалистов-революционеров.

Вновь раздаются крики «привал». Распущенная солдатня веселится, чувствуя свою безнаказанность. Игра пришлась по вкусу. Видя такой оборот дела, и не имея абсолютно никакой возможности что-либо сделать, я пошел один в дальнейший путь. Сейчас же ко мне присоединилось человек 20 солдат, и я шел с ними целый день по ужасающей жаре до штаба полка.

В воздухе парили германские аэропланы. Один из них даже открыл стрельбу из пулемета. На полях, вдоль дороги, видны были одиночные окопики. Здесь наступали наши в 1916 году. Проходили мы мимо нашей воздухобойной батареи. Орудия стреляли по германским аэропланам. Интересно было наблюдать белые облачки разрывов на фоне голубого неба. Стреляло несколько батарей. Сотни выстрелов, но ни