длинное, похожее на пику лезвие с характерным щелчком выскочило из рукоятки. Я так устал бегать и прятаться от этих сволочей, что шел на них, надеясь заколоть как можно больше ублюдков, а там будь что будет. И вдруг парни в тюбетейках дрогнули и побежали, я остановился, не понимая, в чем дело: неужели они испугались жалкой пики?

– Вашу мать! – услышал я чей-то страшный голос. – Только троньте его, я вас всех изрублю!

Я оглянулся и увидел огромного волосатого мужчину с топором, в котором едва узнал отца – до того он был разъярен. Из одежды на нем были только трусы до колен, он бежал ко мне на помощь, и, судя по его виду, это была не пустая угроза…

Армейский друг

…В армии со мной служил Белан Г., ингуш по национальности. Когда он явился в нашу часть, я насторожился и приготовился к нападению, ведь ингуш – значит мой кровный враг. Поэтому я стырил у дневального его штык-нож, сунул под брючный ремень, а сверху приспустил гимнастерку. Но при встрече Белан, вместо того чтобы броситься и придушить меня как крысенка, обнял и, крепко прижав к груди, предложил держаться вместе. Недоверчивый по натуре, я думал, что он навредит мне при первом же удобном случае, однако ошибся: как только Белану пришла посылка, он взял меня за плечо, отвел подальше от голодных солдатских глаз, вскрыл ящик и все вкусное, что там находилось, разделил поровну. Служили мы в Тбилиси, на горе Махата, и с нами тянули солдатскую лямку много местных грузин, и они дивились нашей дружбе, а один так даже громко сказал: уау, Симон, я думал, вы глотки друг другу перережете, а вы будто братья родные, ничего не понимаю…

Мой новый товарищ был человеком неразговорчивым и вместо пустой болтовни в свободное от службы время предпочитал заниматься физкультурой. Бывало, спустимся на спортплощадку, он прыг на турник и крутится на нем как оголтелый. Глядя на его выкрутасы, я решил, что Белан на гражданке занимался акробатикой, но интуиция подвела меня. Оказывается, он брал уроки карате у Вахтанга, которого я знал, а с его младшим братом Суликом, невероятно худым типом, дружил! Я очень удивился, когда Белан сказал мне об этом, даже вскрикнул, как будто сел голым задом на лягушку и раздавил. Я ведь сам имел разряд по дзюдо, и в нашей команде водились каратисты, тот же Вахтанг со своим братишкой Суликом, например, плюс еще несколько субчиков, над которыми ребята открыто потешались, потому что они всегда проигрывали схватки. Я немного разочаровался в Белане, но виду, конечно, не подал, быстренько отпросился у старшины домой на недельку, пока он был добренький (день побывки дома стоил десять рублей), чтоб повидаться со своей девушкой, по которой отчаянно скучал. На попутке я добрался до автовокзала Дидубе, там влез в пустой красный автобус, следовавший по маршруту Тбилиси—Цхинвал, устроился поудобней на кресле и всю дорогу представлял нашу встречу. Матильда сначала, конечно, удивится, ведь она только проводила меня в армию, приготовилась ждать два года, а я уже тут, прямо как снег на голову.

У въезда в Цхинвал я откинул занавеску и смотрел сквозь деревья вдоль дороги на поле, где мы обычно встречались с Матильдой, и от изумления моргала мои прилипли к окну. Нет, этого не может быть: Матильду прижимал к стволу алычи какой-то парень и целовал! Я отодрал глаза от стекла, вскочил со своего места и кинулся к водителю попросить остановить автобус, но тот сказал, что здесь нельзя: видишь пост ГАИ, оштрафуют.

Не надо было мне приезжать сюда, в этот ад. Страдая от невыносимых мук, я преследовал Матильду и устраивал сцены ревности, даже пытался ее задушить, но она люто кусалась и царапалась…

За день до отъезда я подкараулил Матильду, чтоб помириться, но она наотрез отказалась быть моей девушкой и вернула толстое обручальное кольцо из червонного золота – тетка на смертном одре подарила. Я, конечно, больше рассчитывал на квартиру, но она совсем обезумела от болей – у нее был рак – и отписала двушку моей троюродной племяннице, коловшей ей наркотики.

Вернулся обратно в часть я с разбитым сердцем, осетинскими пирогами, аракой и стихами, написанными по дороге:

Вот и распяли мы с тобой любовь,

и я, смочив ей губы горькими слезами,

присел на камень, ноги обхватив руками.

Любимая, я ждал тебя, но ты

с солдатами играла в кости,

пока не обыграла всех.

Затем ты подошла к кресту с измученной любовью

и грудь пронзила ей копьем.

Тогда я встал и медленно с горы спустился,

и камни, что швыряла ты мне вслед,

летели мимо…

Старшине я вместо денег отдал обручальное кольцо, тот, не ожидавший такого шикарного подарка, просиял и наполнил светом мрачную тесную, как окоп, каптерку. На волне позитива я стал наворачивать прапорщику, дескать, тетка оставила мне в наследство полкило золота, и в следующий раз я привезу цепочку, браслет или ожерелье. Старшина совсем расчувствовался и слезливо обещал отпускать меня домой в любое время. Я поблагодарил его, потом отыскал Белана, и мы пошли в миндальную рощу за спортплощадкой, сели под деревьями и стали пировать. Где-то через неделю после этого старшина вызвал меня в каптерку и заявил, что кольцо оказалось фальшивое, как мое нутро, и, мол, домой он меня больше не отпустит. Я пытался его переубедить, но тот даже слушать не стал и влепил мне три наряда вне очереди на кухне.

Я уже почистил первую тонну картошки, принялся за вторую, и только тут до меня дошло: Матильда подменила кольцо! Вернуть без сожаления массивную обручалку не всякий себе позволит, другое дело, если бы оно было из серебра или нержавейки, а в моем подарке было не меньше десяти граммов чистейшего червонного золота, может, даже все одиннадцать. Теперь, конечно, уже не узнаю, а жаль.

Время в армии ползет медленней беременной черепахи, и тем не менее бойцы считают дни и часы до дембеля. Мне оставался год до увольнения, Белану полтора, но он не унывал и продолжал наращивать на спортплощадке мышечную массу. Я же, вспоминая коварство Матильды, отдал на съедение страданию последние килограммы и, обессиленный, в полудреме валялся на столе в ленкомнате. Однажды Белан растолкал меня в палате вождя и попросил пойти с ним в город в самоволку,