– Нет. Вмешательство Пальмерстона мне не по душе. Доктор моего дорогого муженька – вы, вы же им и останетесь. Эта стремительная горячечная инфлюэнца и расстройство желудка скоро пройдут, как бывало прежде. По крайней мере сейчас он отдыхает. Пусть поспит.

– В его состоянии это лучшее лекарство на свете…

Будто в опровержение его слов пламя свечи вдруг заколебалось от сквозняка, потянувшего из распахнувшейся двери спальни. На пороге стоял принц Альберт, придерживая на груди распахивающийся халат; его бледная кожа обтягивала скулы, как пергамент.

– Я проснулся… – сказал он слабым голосом и хрипло закашлялся, содрогаясь всем своим хрупким телом.

Дженнер подскочил с места.

– Крайне настоятельно рекомендую вам немедленно вернуться в постель! Довольно одного лишь ночного холода!

– Почему? – с глубочайшей безысходностью в голосе спросил Альберт. – Я знаю, насколько серьезно болен. Мне знакома эта лихорадка, мой старый враг, и, зная ее, я понимаю, что никогда не оправлюсь.

– Что ты, что ты! – воскликнула королева. – Пойдем, дорогой, ляг в постель. Я тебе почитаю, чтобы ты уснул.

От слабости не в силах даже протестовать, Альберт лишь покачал головой с тевтонской безысходностью и, опираясь на руку жены, шаркающими шажками двинулся через комнату. Своих шлепанцев он не надел, но к длинной ночной сорочке, которую он предпочитал, были пришиты подошвы из ткани, обеспечивая хоть какую-то защиту от холода. Пока Виктория укладывала мужа в постель, доктор Дженнер зажег ночник на прикроватном столике, после чего, тихонько отступив, поклонился и вышел.

– Теперь поспи, – промолвила королева.

– Не могу.

– Тогда я тебе почитаю. Твою любимую, Вальтера Скотта.

– Как-нибудь в другой раз. Скажи-ка… о войне с Америкой все еще говорят?

– Тебе не следует беспокоиться из-за политики. Теперь пусть у других голова болит о государственных делах.

– Я должен был сделать больше. Этот ультиматум не следовало отсылать.

– Тес, дражайший мой. Если Скотт не годится – почему бы не взять фон Энзе? Ты ведь всегда обожал его труды.

Альберт кивнул в знак согласия, и она сняла книгу с полки. Альберт и в самом деле больше всех прочих книг чтил мемуары Фарнхагена фон Энзе, знаменитого воина и дипломата. А услышав немецкую речь, полившуюся из уст супруги, принц вроде бы немного утешился. Через какое-то время он задышал ровнее, и королева увидела, что Альберт спит. Погасив лампу, она при мерцающем свете углей в камине его спальни отыскала дорогу к двери гардеробной и к своей импровизированной постели.

Назавтра настало одиннадцатое декабря – самый холодный день самого холодного месяца. Леденящие морозы вцепились в Англию и Лондон мертвой хваткой. Здесь же, в каменных стенах замка, среди промозглой сырости выстуженных коридоров, стало даже холоднее, чем на улице, если только такое воз можно. Слуги растопили все камины, но холод не отступал.

В полдень Альберт все еще находился в постели и даже не просыпался. Когда доктор Дженнер пришел осмотреть пациента, дочь Виктории Алиса дежурила у постели вместе с матерью.

– Он спит хорошо, ведь правда? – не без опаски поинтересовалась королева. – Это перемена к лучшему?

Доктор кивнул, но не отозвался ни словом. А прежде чем проверить пульс пациента, пощупал его лоб. И наконец неумышленно сумрачно проронил:

– Это переломный момент. Но не следует забывать, что он крайне слаб…

– Что вы такое говорите? Вы что, потеряли всякую надежду?

Молчание доктора было красноречивее слов.

Больше Виктория против консилиума не возражала. Теперь за принцем ухаживали и другие доктора. Дженнеру помогали пять специалистов, переговариваясь между собой приглушенным шепотом, так что королева не могла разобрать ни слова. Когда она совсем расстроилась, Алиса ласково увела ее из комнаты и послала прислугу за чаем.

Два дня принц лежал очень тихо, лицо его приобрело землистый оттенок, дыхание давалось ему с большим трудом. Виктория не отходила от постели мужа, держа его бледную руку и чувствуя, как ослабевает в ней биение пульса. Под вечер второго дня тучи разошлись, и золотые лучи солнца озарили комнату, чуточку подрумянив его лицо. Открыв глаза, Альберт поглядел на супругу.

– Дело «Трента»… – прошептал он, но продолжать не мог. Виктория беззвучно плакала, сжимая его холодную, вялую руку.

На закате детей привели повидаться с отцом. Беатрис была еще слишком мала, чтобы ей позволили лицезреть столь гнетущую сцену, но все остальные – Ленхен, Луиза и Артур – были здесь. Даже Берти приехал поездом из Кембриджа, чтобы навестить отца в последний раз. К несчастью, Альфи и Леопольд путешествовали за границей, и связаться с ними не было никакой возможности. Викки снова была на сносях и не могла проделать изнурительное путешествие из Берлина. И все-таки четверо их детей находились в комнате больного, крепко держась за руки и пытаясь постичь, что же происходит с их отцом. Притих даже Берти, раньше никогда не ладивший с отцом.

На следующее утро – при ярком свете солнца, под едва слышную издали музыку военного оркестра – Альберт впал в предсмертную кому. Виктория по-прежнему не отходила от его постели. Теперь глаза его были распахнуты, но он не шевелился, не говорил ни слова. Ее бдение затянулось с утра до самой ночи.

Незадолго до одиннадцати вечера Альберт с трудом сделал несколько последних, тягостных вздохов. Виктория все еще цеплялась за его руку, когда дыхание Альберта прервалось.

– О! О, дорогой мой, милый! – громко воскликнула она, в безмерном отчаянии падая на колени. – Мой ангел ушел, дабы найти покой среди других ангелов!

Склонилась, чтобы поцеловать напоследок его холодный лоб, и его последние слова вдруг вспыхнули в ее памяти, язвя, как желчь.

– Дело «Трента»… Все из-за этих американцев! Они убили моего любимого!

Она испустила вопль, разрывая на себе одежды, за ним другой, и еще один, и еще, и еще…

По ту сторону Атлантики зима стояла такая же суровая, как и в Англии. По реке плавали толстые льдины. Нос парома расталкивал их в стороны, и они с грохотом и скрежетом бились о борта. Плавание с острова Манхэттен длилось ужасно долго. Когда судно наконец пришвартовалось к бруклинскому берегу Ист-Ривер, двое сошедших с парома мужчин поспешили к веренице экипажей, дожидающихся пассажиров, и сели в первый же из них.

– Знаете, где находятся «Континентальные металлургические мастерские»? – спросил Корнелиус Бушнелл.

– Да, ваша честь, если это и вправду те, что на реке в Грин-Пойнте.

– Наверняка. Отвезите нас туда.

Густав Фоке открыл дверцу, пропустив старшего спутника вперед.

В разившей лошадьми карете было сыро и холодно, но оба пассажира оделись тепло, потому что зима выдалась воистину холодная.