Измученной Сесили хотелось одного – поспать хотя бы два часика. Увы, она пренебрегала сном, как и многим другим в своей жизни, и измученный постоянным недосыпанием организм отомстил ей. Если бы ей удалось поспать, то блаженный сон, каким бы коротким он ни был, восстановил бы ее силы, вместе с которыми к ней вернулись бы как ее самообладание, так и самоуверенность.

Она тяжело вздохнула: пока не закончен прерванный разговор с матерью, об отдыхе, как и о сне, можно только мечтать. Так уж Сесили была устроена. Если она что-то не доделывала до конца, то мучительное ощущение незавершенности угнетало, давило на нее, не позволяло расслабиться и как следует отдохнуть.

Шарлотту в корне не устраивала ситуация с Майлзом Флетчером, она ясно дала понять, что у нее совсем иная точка зрения. Сесили недоумевала, пока Шейн не намекнул ей, что ее мать все еще злится и на отца, и на нее, Сесили.

Надо было во что бы то ни стало перетянуть мать на свою сторону. Несмотря на сопротивление Шарлотты, она всегда была неотъемлемой, привычной частью жизни дочери. В отличие от отца Сесили, ее мать ничего не делала напоказ, с целью заслужить похвалу. Как это ни глупо, но именно поэтому Сесили ставила ее ниже отца, потому что мать никак не хотела добиваться признания.

Даже теперь, когда Сесили была так необходима материнская поддержка, Шарлотта отталкивала ее от себя, не желая ей помогать. За последний год мать настолько отдалилась от нее, что Сесили даже не знала, как к ней подступиться.

Зато Митч всегда без труда находил общий язык с матерью. Он был и оставался ее любимчиком. Золотой мальчик, не способный на дурной поступок. А также Мадди, такая любящая, такая чуткая и отзывчивая, просто прелесть, своего рода бонус или выигрышный билет в моментальной лотерее.

Холодность матери подчеркивала одиночество Сесили, ее обособленность от остальных.

В тяжелом подавленном настроении Сесили поднималась к Шарлотте, пытаясь переключиться с мыслей о Шейне на разговор с матерью, поддержка которой была ей просто необходима. Тихо постучав, она негромко произнесла:

– Мама, это я, Сесили.

Потянулась долгая томительная пауза, затем раздался голос:

– Входи.

Сесили вошла и замерла на месте. Руки Мадди не коснулись убранства этой комнаты, здесь все было как при бабушке. Атмосфера прошлого подействовала на Сесили самым успокаивающим образом.

– Мне сразу вспомнилась бабушка.

Шарлотта с книгой на коленях сидела в кресле, обитом полинявшей зеленой парчой, и смотрела в окно.

– Я попросила Мадди ничего здесь не трогать.

Сесили подошла к кровати, и на ее глаза навернулись слезы, которые она поспешно прогнала прочь.

– Это ведь бабушкина свадебная юбка-килт, не так ли?

– Да, мы нашли ее на чердаке.

На выцветшем от времени килте сохранилась старая вышивка: переплетенные в форме круга тюльпаны – символ обручального кольца.

– Знаешь, когда мы приезжали к бабушке и дедушке, я расстилала килт на полу и закутывалась в него, как в кокон.

Воспоминание возникло неожиданно, оно всплыло из глубин памяти. Сесили даже не понимала, откуда оно взялось.

– Когда входил дедушка, он бережно поднимал меня, закутанную в килт, клал на кровать, а потом рассказывал о том, как он познакомился с бабушкой. Он полюбил ее с первого взгляда. Дедушка говорил, что в тот самый миг понял, на ком он женится.

Из полуоткрытого окна веял слабый ветерок, он обдувал голову Шарлотты, вспушивая локоны цвета шампанского.

– Они очень любили друг друга.

Однажды Сесили задала себе вопрос: существует ли на свете подобная любовь? Относясь к любви с некоторой долей скепсиса, она убедила себя, что любовь, какой любили друг друга дедушка и бабушка, всего лишь иллюзия, мираж. Идеализация летних детских воспоминаний продолжалась до тех пор, пока с них не исчез налет волшебства и они не были стерты во всем сомневающимся, скептичным умом. Однако расставание с данной иллюзией не было закончено – каждый раз, когда Сесили видела, какими глазами ее брат смотрит на Мадди, ей приходилось напоминать самой себе, что это всего лишь игра ее воображения. Несмотря на это, глаза и выражение лица Митча странным образом точь-в-точь походили на влюбленные глаза дедушки.

Сесили задумчиво провела рукой по старой, мягкой на ощупь материи. Удивительно, нитки казались достаточно крепкими.

– Может быть, не все люди способны на столь большую, прочную любовь. Может быть, каждый из нас способен на что-нибудь одно, а другое ему просто недоступно. Вот поэтому в жизни каждый из нас вынужден приносить что-то в жертву.

– Я так не считаю, – сухо ответила Шарлотта.

Сесили поставила стул рядом с креслом матери и тоже посмотрела в окно на хорошо знакомый двор с вековыми деревьями, с клумбами, на которых росли розы, с ярко-зеленой, сочной травкой, какой она бывает только в одно время года – весной.

Сесили вдруг стало интересно: любила ли мать отца столь же сильно, как дедушка бабушку? Была ли их любовь хотя бы вначале похожа на сказку? Ее разбирало любопытство, но спросить прямо об этом Шарлотту Сесили не решалась. Слишком свежа, слишком глубока была еще рана, нанесенная отцом. Вместо этого она спросила:

– А тебе не хочется понять, разобраться?

– Мне трудно судить, – после долгой паузы ответила Шарлотта. – Что ни скажешь, все как-то не так. Но я не хочу притворяться, я считаю, ты делаешь ошибку, причем очень большую.

– Мама, – почти умоляюще произнесла Сесили, – у меня сейчас и без того слишком много разных проблем. Но с этой я как-нибудь справлюсь.

Шарлотта невольно напряглась и, чуть помолчав, ответила:

– Ты будешь жалеть об этом, поверь мне.

– Мама, я ничего не теряю, я все рассчитала. – Сесили не сомневалась в своем будущем, она знала, что ее ждет.

– Ты всегда была упрямицей. Даже в детстве ты никогда не слушалась меня. – Шарлотта печально покачала головой. – Я только напрасно сотрясала воздух, пытаясь переубедить тебя, разве не так?

Сесили стало стыдно, мать была абсолютно права. Дело в том, что она всегда ценила только мнение отца, считая его непогрешимым. Даже сейчас, когда ее переполняла горечь разочарования, она, как это ни странно, по-прежнему полагалась на его суждения. Отцовское слово она ставила выше материнского. Хотя недавно ее и начали одолевать сомнения, но признаваться в этом нельзя было никому, и меньше всего матери. Ей не хотелось быть чересчур откровенной и жестокой с мамой. Пожав плечами, она ответила:

– Уж такая я родилась.

– Когда ты была девочкой и твой отец уже был известным политиком, всякий раз после прихода из школы ты на столе в столовой раскладывала учебники и тетради. Как только он входил, ты брала его за руку и показывала ему свои оценки и выполненные школьные задания на этот день. Поначалу твое прилежание радовало меня, но потом я перестала этому радоваться.