Баммм!

Баммм!

Баммм!

В третий раз звон церковного колокола повис в воздухе, и все вокруг замерло. Кто-то из селян умер… Валери тоже застыла.

Баммм!

Четвертый удар разбил тишину вдребезги.

Валери и Питер переглянулись, сначала растерянно, потом — в ужасе. Потому что они поняли.

Четвертый удар мог означать только одно: нападение Волка.

Валери прежде не слышала четырех ударов, кроме того случая, когда они с Питером сами это проделали.

А сейчас четвертый удар прозвучал, и девушка поняла: жизнь уже никогда не вернется в прежнее русло.

Запыхавшийся Клод остановился на крыльце шумной таверны, зная, что ему туда путь заказан. Через окно он видел здоровенные подсвечники, а в них свечи толщиной с бревно. Видел столы, сколоченные при помощи деревянных гвоздей и покрытые царапинами и вмятинами — уже и не счесть, сколько десятилетий посетители стучали кружками по этим доскам. Видел, как подвешенные к потолку стеклянные бутыли с вином роняют на столы круглые темно-красные отсветы. Клод все это замечал, но знал, что не сможет выразить в словах. Он вообще боялся, что у него пропал дар речи. Но надо было что-то делать. Поэтому он просто шагнул в дверной проем и замер, ожидая, когда на него обратят внимание.

Маргарита, мать Клода и Роксаны, трудилась в поте лица, разнося сразу по два подноса, по одному в каждой руке, и ловко уворачиваясь от нахальных пьяниц.

Пробегая мимо сына, она приостановилась лишь на мгновение.

— Я занята!

Она оставила Клода топтаться у дверей; юноша выглядел так, словно его ударили.

Шум в таверне стоял оглушительный. И Клод, не зная, что делать, боясь, что его никто не захочет слушать, закричал изо всех сил.

Клод был далеко не красавец. Лицо старого человека, глубокие морщины от крыльев носа к углам рта, кожа в пятнах. Людям это не нравилось, они думали, что все это — внешние знаки, говорящие о несовершенстве души. И никто не хотел к нему прислушиваться.

Маргарита ринулась на крик.

— Да как ты смеешь?! — возмутилась она.

Клод тяжело дышал, чувствуя, как веснушчатое лицо заливает краска. Решив, что он сейчас уйдет и не причинит неприятностей, Маргарита отвернулась.

Клод с силой дернул ее за юбку.

— Проклятое отродье, — пробормотала Маргарита.

Таверна затихла в изумлении: Клод повел себя уж слишком неожиданно и дерзко. Он и сам обмер, пораженный собственным поступком.

Кто-то хихикнул, и через мгновение тишину сменил дружный грубый хохот. Но Клод знал, что за смехом люди скрывают страх. Даже родная мать смотрела на него с подозрением, как на чужака, будто не могла взять в толк, откуда он такой взялся.

Клод подумал, может ли и Волк вот так же устрашиться при виде его?

Паренек вдруг почувствовал, что его покинули силы. Он даже решил уйти и уже было шагнул к двери, но снова резко повернулся. Клод хотел сказать: «Люси лежит на пшеничном поле, она убита и изуродована».

Но сумел выдавить из себя лишь одно-единственное слово:

— В-волк…

И его услышали.

А вскоре зазвонил колокол.

* * *

По мере того как Валери приближалась к стремящейся куда-то толпе жителей села, колокол звучал все громче, каждый раз отмеряя по четыре удара. Люди спешили как могли.

— Не верьте мальчишке! — говорил кто-то.

— Да кто ему поверит? Мы все отлично знаем, что за двадцать лет Волк ни разу не нарушил мира! — кричал другой, заглушая шум голосов. — Клод, наверное, заметил где-то бродячую собаку, вот и устроил переполох!

Дети бежали со всех ног, цепляясь за матерей. Всем хотелось поскорее узнать, из-за чего шум-гам. Люди боялись пропустить что-нибудь важное или интересное, ведь сельская жизнь на такие вещи скупа.

Валери обгоняла жителей Даггорхорна, уже зная, куда они спешат. На поле собралась изрядная толпа. Когда люди увидели Валери, они притихли и расступились. Валери услышала, как за спинами мужчин всхлипывает какая-то женщина. Серые и коричневые плащи пока не позволяли рассмотреть, что происходит в середине толпы, но она заметила Роксану, Пруденс и Розу. Побледневшие девушки вцепились друг в друга.

— Что там? — резко спросила Валери.

Подруги повернулись к ней, не размыкая боязливых объятий.

Никто не осмеливался сказать ей правду.

Толпа еще немного раздалась, и тут Валери наконец увидела отца и мать. Она поняла все еще до того, как Роксана решилась произнести:

— Твоя сестра

Валери бросилась вперед и упала на колени перед бездыханным телом Люси, в отчаянии схватилась за сухие стебли примятой пшеницы. Прикоснуться к сестре она в этот миг не могла.

Люси была в своем лучшем платье, но оно, изорванное и испачканное, уже не прятало наготу. Роскошные волосы, накануне вечером тщательно заплетенные в косу, теперь разметались по на земле грязными прядями.

На голове Люси удержался венок. Валери сняла с себя шаль и прикрыла покойницу. А потом взяла руку Люси и прижала к своей щеке. И тут она почувствовала, что в холодном кулаке зажаты клочки бумаги… Сестра как будто отдавала ей свою последнюю тайну.

Это было похоже на изорванную записку, но разобрать буквы не удалось. Валери сунула обрывки в карман.

Рука Люси была влажной от росы и липкой от крови. И Валери наконец отдалась горю, накрылась им, словно толстым одеялом, и все вокруг куда-то уплыло, затихло…

Потом Валери ощутила чью-то руку, дерзко коснувшуюся ее в присутствии мертвой сестры. Девушка не желала уходить — а что, если Люси еще не покинула свое тело? Кто знает, как скоро это случается?

Ее пришлось оттаскивать. Колени Валери были бурыми от крови и земли, слезы потоком лились из глаз…

А с неба падал первый снег.

Через час дом уже был так набит людьми, что стало невозможно дышать. Валери чувствовала себя опустошенной, как пересохшая тыквенная бутыль.

Каждый член ее семьи переживал горе сам по себе. Казалось, мир внезапно стал совершенно другим, хоть и лишился одного-единственного человека… Вокруг все по-прежнему: поперек комнаты тянется веревка, провисшая под тяжестью постиранного белья, на полке подсыхает печенье. Все в точности как перед уходом сестер.

Сьюзет стояла у двери и глядела на улицу — у нее не было сил видеть то, что находилось внутри. Свежий снег бил по глазам стеклянным блеском. У Валери в голове бродили тяжелые мысли. Что испытывает сейчас мать? Может, разочарование? Ведь из двух дочерей ушла навсегда более красивая, более послушная… более любимая.