Самолет Сьюзен вылетел из Майами. В Ньюарке ремонтировали терминал. Филипп ждал ее у трапа. Один раз не в счет. Сьюзен поставила рюкзак на землю и кинулась в его объятия. Они долго стояли обнявшись. Потом Филипп взял ее за руку, подхватил рюкзак и повлек ее к бару.

— А если наш столик занят?

— Я обо всем позаботился!

— Да остановись же ты, дай на тебя поглядеть. Ты постарел!

— Очень любезно с твоей стороны, премного благодарен.

— Да нет, ты стал еще красивей.

Она провела пальцами по его щеке, нежно улыбнулась и потащила в бар, ставший для них «своим». Несмотря на усталость, она сияла. Он долго расспрашивал ее о прошедшем годе, словно желая стереть из памяти последние минуты их предыдущей встречи; она ни словом не обмолвилась о том, как провела зиму. Пока она описывала ему свой обычный день, он набросал в альбоме ее лицо.

— А как поживает твой Хуан?

— Я все думала, когда же ты о нем спросишь. Хуан уехал. Одному Богу известно, увижу ли я его когда-нибудь снова.

— Вы поссорились?

— Нет, все гораздо сложней. Умерла одна маленькая девочка, и с тех пор все изменилось. В ту ночь будто что-то сломалось, и мы так и не сумели это починить. Кончилось тем, что мы часами не разговаривали, злобно уставившись друг на друга, словно были в чем-то виноваты.

— Что же произошло в ту ночь?

— Шел дождь, дорога обвалилась, он едва не погиб из-за меня.

Больше она ничего ему не рассказала. Некоторые вещи касаются лишь участников событий. В начале мая Хуан пришел к ней с большой зеленой холщовой сумкой на плече. Сьюзен спросила, куда это он собрался. Гордо глядя ей прямо в глаза, он заявил, что уезжает. Она сразу поняла, что будет скучать по нему, как по всем тем, близким и далеким, кого она любила и кто всегда почему-то исчезал из ее жизни. С крыльца своей скромной лачуги, подбоченясь для пущей выразительности, она костерила его на чем свет стоит. Хуан и бровью не повел, она замолчала. Потом не выдержала, обняла его и накормила ужином.

Убрав вымытые тарелки в шкаф, Сьюзен вытерла руки о штаны и повернулась к Хуану. Тот уже стоял посреди единственной комнаты с сумкой у ног в явном замешательстве. Сьюзен улыбнулась, желая облегчить ему прощание, и пожелала счастливого пути и успеха в жизни. На мгновение забыв о своей застенчивости, он подошел к ней. Сьюзен обхватила ладонями его лицо и поцеловала в губы. Ранним утром он ушел по дорогам своей страны к какому-то новому этапу своей жизни. Несколько недель после его ухода Сьюзен боролась с тоской, глядя на дверь, на пороге которой отныне ее ждало лишь собственное одиночество.

— Скучаешь по нему?

— Хуан прав, нужно зависеть только от себя самого. Люди свободны, и привязанность — это глупость, это жажда боли.

— Значит, ты не останешься! Точнее, сколько часов ты пробудешь на этот раз?

— Не начинай сначала, Филипп!

— Почему? Потому что по твоему лицу я уже догадался о том, о чем ты еще не успела сказать: через час ты улетишь, а моя жизнь снова подвиснет до следующего года в красноречивом многоточии. Я знал, что ты не останешься, боже мой, я был готов к тому, что ты мне это скажешь. И до какого возраста ты собираешься ждать? Когда наконец ты задумаешься о нас, о семье?

— Мне двадцать четыре года, у меня полно времени!

— Я пытаюсь тебе сказать, что, отдавая свои силы столь многим людям, ты сама остаешься одна, в твоей жизни нет того, кто бы о тебе позаботился, защитил бы тебя или хотя бы занялся с тобой любовью.

— Да что ты знаешь? Подумать только! У меня что, вид изголодавшейся что ли?

Сьюзен орала, и Филипп мгновенно застыл. Он тихо, но внятно произнес, желая вернуть разговор в спокойное русло:

— Я не это хотел сказать, Сьюзен, не надо так орать.

— Я ору потому, что ты глухой! Я не могу жить ради одного человека, я ежедневно кормлю триста человек, я не могу иметь детей, потому что пытаюсь дать возможность выжить ста десяти детям только в одной моей долине!

— Ага! Так у тебя прибавление, еще десяток детишек? В последний раз их было сто!

— Прибавилось восемнадцать, но восьмерых я похоронила, так что получается сто десять, хотя это на

восемь смертей больше, тебе ясно? Я окружена сиротами, черт подери!

— И сама ты тоже сирота и хочешь ею остаться. Идея стать матерью тебя не прельщает?

— Ты долго думал, чтобы сказать такую чушь? Ты можешь понять, что мне просто нельзя иметь детей при той жизни, которую я веду, это слишком опасно.

Подошедший официант попросил их говорить потише. Подмигнув Филиппу, он поставил перед Сьюзен большую креманку с мороженым. На великолепном испанском он сообщил ей, что это за счет заведения и под шоколадом много миндаля. Отойдя от стола, он заговорщицки кивнул Филиппу, который сделал вид, что ничего не заметил.

— Что ему от меня надо? Почему он заговорил со мной по-испански? — оторопело спросила Сьюзен.

— Да ничего ему от тебя не надо, и говори тише, черт побери!

Тогда Сьюзен из вредности перешла на шепот:

— Я не желаю плодить сирот, у меня нет ни тети, ни дяди, на которых можно рассчитывать в случае чего.

— Перестань валить в одну кучу все эти предлоги и увертки, ты обманываешь только себя! В случае чего, как ты изволишь выражаться, я всегда буду на месте. Ты боишься эмоционально зависеть от кого-либо. Сьюзен, любить — не значит отказываться от своей свободы, это значит придавать ей смысл.

Он не хотел, чтобы их встреча закончилась как предыдущая, но не мог найти другой темы для разговора. Его мозг был не в силах обратить в слова все то, что скопилось у него на душе.

— И потом, тебя защищает мой медальон.

— Да, память у тебя работает безотказно, правда, избирательно, когда тебе это надо.

Она соизволила улыбнуться, поймав его взгляд в тот момент, когда тянулась рукой к вырезу джемпера, чтобы извлечь медальон наружу.

— Хочешь сходить в туалет переодеться? — вызывающе поинтересовалась она. — Ну-ка расскажи мне о своей мужской жизни.

Он вспыхнул, застигнутый врасплох, и, борясь с желанием, принялся рассказывать ей о своей работе в агентстве, хвастаясь возложенной на него ответственностью. Пусть и неофициально, но он уже возглавлял небольшую команду, которая вела шесть проектов. Если и дальше так пойдет, через два года он станет арт-директором. А в остальном ему особенно нечего рассказывать. Но она не позволила ему отделаться легким испугом.

— А твоя подружка, с которой ты ходишь в кино? Ей случается царапать тебя вне кинозала? Или только во время фильмов ужасов?

— Кстати сказать, это был вовсе не фильм ужасов!

— Тем более. Чего ломаться, в самом деле? Как там у тебя с ней?