Дети стали много писать. Не успеваю менять пеленки. Точнее, никак не могу вредным писалыцикам объяснить, что писать надо не после, а до того, как я постелю чистейшие мягчайшие отглаженные пеленки. Получается так: поели, потусовались, пописали, вроде засыпают. Я их аккуратненько перекладываю, протираю загон, меняю бельишко, кладу милые спящие, вроде бы не помышляющие ни о каких гигиенических безобразиях меховые комочки обратно и… начинается! Начинается, тудыть их в качель! Меняю опять… Получите — распишитесь! А если не менять — так лежат на мокром… Там у меня пеленок столько, что луж, конечно, никаких нет, но влажное пятно на простыне… — как это некрасиво… Да и жалко малышей. Что они, как бомжи. Что у них, нянечки нет? Есть ведь нянечка! С высшим образованием и цитатами из Сенеки. Хотя малышам, если честно, Сенека, нянечки и пятна на простыне — по большому барабану, которого нам так не хватает.

Сегодня решила проявить великий гуманизЪм и во время утренней уборки загона, переложила малышню вместо таза, который они терпеть не могут, на свою кровать, покрытую меховым пушистым покрывалом. Стираю его до сих пор…

Зато теперь имею бесценный опыт: чтобы головастики не попадали с кровати (а они хотели попробовать себя в парашютном спорте), откуда-то из закромов памяти всплыло — надо их обложить подушками. Обложила. И подушками, и добрыми словами. Двадцать минут покоя! Покрывало, правда, уже не с нами, ну да ладно. Знания того стоят. Но вопрос со сменой пеленок так и не решен. Памперсов нам не хватает!

С понедельника выхожу на работу.

Еще одна новость этого дня: Варя мне доверяет…, но проверяет. Проще говоря, «пасет», когда я куда-нибудь утаскиваю ребятенка. Ходит за мной и смотрит, что собираюсь делать. Делать что-то, как правило, очень сложно, потому что ребятенок в руках вертится ужом — боюсь уронить. Поэтому эксперименты с кинднеппингом заканчиваются быстро.

Хотя… Между нами говоря… Приписать Варваре горячие материнские чувства можно только из лести.

Нет, она, конечно, терпит, когда дети жуют ее нос, ползают по голове и катаются по спине. И моет она их — дай Бог каждому такого персонального банщика. Сразу хочется обкакаться от счастья. И спит в загоне с вечера до утра безвылазно, правда, выражение морды, как у монашки, прикованной к скале…

Зато днем, как только оглоеды засыпают, моментально из гнезда сваливает. И делает вид, что она ко мне в гости пришла. И не прочь, например, выпить чаю с пирогами.

Когда же возня и вопли голодающих становятся совсем невыносимыми, со вздохом зашагивает в загон, крадучись пробирается в уголок и сидит, зажавшись, как девственница на приеме у гинеколога. «Кто-нибудь хочет есть? Не хотите — как хотите!» — и линяет обратно, за «забор», в тундру… Иногда дети оказываются быстрее, и слинять не удается. Тогда ложится и честно кормит, потом о своих страданиях забывает и засыпает. Да что засыпает! — храпит так, будто у нее дети от рождения глухие.

Зато не немые. Вчера играли в Шарикова: говорили «абырвалг» и все такое. Сегодня им не дают покоя лавры ехидны. И в нашей квартире раздаются то лисий хохот, то волчье подвывание, то енотовое подтявкивание… В общем, все у нас прекрасно. Мы движемся вперед и с песнями. Детское отделение хора распевается… Вчера была Ночь любви, а сегодня, видимо, меня ждут песни с танцами. Надеюсь, танцы будут медленными.

Детям 11 дней

Я сошла с ума. Включила телевизор, шел мультфильм, там Мамонтенок искал свою маму, я заплакала. Дожили!

Наши мамонтята растут и шагают, как дизонавры — качаясь. Самые «ходуны» — Влад и Сафи. Сафи вообще растет шустрой, сообразительной девчонкой. Где другие не пролезут, она — в первых рядах!

Думаю, на днях отроются глазки: они уже не так сильно, как раньше, прищурены, а чуть прикрыты, как бывает за минуту до просыпания… Кажется, вот-вот эти маленькие веки с тонюсенькими ресничками отроются и на тебя взглянут лукавые синие глаза. В том, что они будут лукавыми, ни капли не сомневаюсь. Откуда знаю, что синие? Интуиция!

На мокрые пятна на подстилке уже смотрю философски. Мы писаем, значит, мы существуем!

Смешные они… Одни «потягушки» чего стоят! Проснулся, зевнул, сла-адко потянулся на боку, спинку прогнул, лапы вперед вытянул… Можно и поесть! Мам, где моя большая ложка?

Еще вижу некие зачатки «взрослых привычек»: чесание задней лапой за ухом, мытье языком передних лап, кусание товарища… Именно зачатки, потому что рефлекс срабатывает, а навыков никаких. Вот и получается: задняя лапа рефлекторно дернется пару раз, вот и все почесушки. Сегодня днем мирно дрыхли в загоне все вместе: дети, Варя и я. Принесла свое походное одеяло, подушечку; детки сытые, теплые, кто-то на руке моей устроился, кто-то в ноги залез, под одеяло, Влад ко мне на подушечку, подставив под нос бархатное пузо и розовый островок кожи на толстеньком мягком животике… Варик мирно похрапывает, носики-курносики сопят, поскуливают и ножками во сне дрыгают. На улице дождик, а у нас сон-час… Ты, я и море.

Спали мы, правда, недолго. Дети захотели есть, проснулись, начали возиться. Все приковыляли к Варькиному животу, а Сафи замешкалась. Подходит к «столовой» — все места заняты. Она к одному тыркнулась — слушай, мол, браток, дай хлебнуть, с утра маковой росинки во рту не было! Тот в ответ, с набитым ртом: «Фамому мало!» Она к другому: «Слышь, друг, это ж я, сестра твоя родная, ну дай поесть, е-мое! Ну поддддвинься!» В ответ — невнятное бурчание. Тогда умница Сафи подходит сбоку, подныривает под груду тел и ползет ПОД НИМИ к другому краю, где был свободный сосок. И доползла-таки!

Через некоторое время, как несложно догадаться, толстопузы поели и отвалились. И спят, значит, кто-то снизу, кто-то сверху. Димыч оказался хитрее всех: голову положил на Сумерки, задние лапы на Оленьку, а переднюю лапу свесил на голову близлежащему Владу. Влад имел неосторожность то ли дернуться, то ли тактично возразить, за что и получил все той же лапой: «Лежи спокойно! Поспать не даешь!»

Оленька по-прежнему поет, ехидна из нее растет знатная. Вот, буквально только что наблюдала картинку: шагает Оленька к цели на предмет подкормиться. А на пути большая мамина лапа. Половина Оленьки лапу перешагнула, а половина застряла. Поиграла-поиграла Оленька в Тяни-толкая, туда-сюда, туда-сюда, нет, не получается. Как преодолеть препятствие? Правильно. Надо громко завопить. Тогда полуоглохшая мама сама лапу выдернет из-под Оленьки.

Маму-Варю, кстати, временами глючит. Не привыкла она еще к тому, что родила настоящих собачат, а не бомбошки от шапки. Например, уйдет из загона, развалится у балконных дверей да и заснет… А тут кто-то из малышни во сне начинает натурально тявкать. Варвара вскакивает и с бешеными глазами несется к загону: чужая собака! в моем доме! в моем загоне! Там же мои дети!

Подбегает — а нет никакой чужой собаки. Тогда Варя с укором смотрит на меня. Она думает, это я тявкаю.

Дети утешают маму, как могут. Сегодня Сумерки с такой нежностью вылизывал ее большой кожаный нос. Мы с Варварой аж прослезились от умиления: растет нам утешение в старости. Сумерки и слезки вытер розовым шелковым язычком. Ей — вытер. А я уж так, краешком походного одеяла.