— Ишь, волки! — обеспокоился Попов.

— «Если же все-таки выйдет он в море, — продолжал Фомка, — тогда, — говорит, — иди за ним следом. Задержи его хоть в походе. Подняться, мол, я тебе помогу. Порох и свинец выдам. На собак, на нарты и лыжи получишь деньги».

— Тут мы с Фомкой слышим, отходят они от обрыва! — вскричал Сидорка. — Я выглянул — они! Чтоб их громом разразило!

— Я тоже глянул. Михайлу Стадухина ни с кем не спутаешь: высок, черноволос, в плечах косая сажень. Богатырь!

— Гераська, рыбий глаз, тоже заметный, — вставил Сидорка. — Худощав. Горбонос.

— Стойте! — вдруг воскликнул Попов, пораженный догадкой. — Так вы для того с Яны сюда, на Колыму, пришли, чтоб нас известить? Другого дела у вас не было? Лишь из-за нас?

Попов вскочил и обнял Фомку, а затем Сидорку.

— Спасибо! Вот верные друзья! А я-то, чурбан! Только что догадался! Как же вы это надумали?

— Что было думать? С Дежневым мы, мил-любезный человек, не единожды встречались. Годов уже шесть тому будет, как мы с ним на Оймеконе-реке здоровущую медведицу взяли. Оттоле мы с ним по Индигирке-реке до Студеного моря спустились.

Сидорка делал отчаянные знаки рукой, желая что-то сказать, но мясо во рту мешало ему говорить.

— С Индигирки Дежнев со Стадухиным направо взяли, на реку Алазею. Мы же с Фомкой — налево. На Оленек-реку мы подались, — сказал наконец Сидорка, кое-как ухитрившись проглотить мясо.

— И везде Дежнев был нам другом. Вместе мы мерзли, вместе голодали, вместе соболей промышляли, — раздумчиво продолжил Фомка.

— Пороху он нам давал, свинцу. Душевный человек! Не Мишка Стадухин, рыбий глаз, — присоединился к мнению товарища Сидорка и решительно отбросил последнюю обглоданную кость.

— Ладно! Пусть он приходит, этот Анкудинов! — Попов ударил кулаком по столу. — Мы его в железа закуем!

— В железа? Добро, — согласился Фомка. — Только, милой, он не один у вас объявится. Прибрал он себе шайку ворья. Сам он у них в атаманах ходит. А в той шайке человек с тридцать. Оружны они. Не простое дело их взять, мил-любезный человек. Ась?

Дверь с шумом распахнулась, в избу вошел среднеколымский приказный Титов с двумя казаками.

Почти тотчас же прозвучал резкий треск.

— А! — в испуге вскрикнул Сидорка, выпучив глаза. — Уж не брюхо ли лопнуло?

Он торопливо ощупал свой живот.

— Нет, рыбий глаз! Только ремень лопнул с пряжкой!

Взрыв хохота потряс избу.

— Тьфу! Чтоб тебя! — с досадой сплюнул Фомка.

— Ха-ха-ха! Сидорка! А может быть, все-таки брюхо? Ха-ха-ха! Глянь-ка получше! — кричал Попов, тряся Сидорку за плечи.

Когда хохот наконец стих, Попов попросил одного из казаков позвать отосланных покручеников. Скоро изба наполнилась людьми. Они с интересом слушали рассказы Фомки и Сидорки об их переходе с Яны на Колыму. Это путешествие в полторы тысячи верст по рекам, горным хребтам, топям, болотам и тайге было славным подвигом друзей-охотников.

От Усть-Янского зимовья Фомка с Сидоркой поднялись в карбасе вверх по Яне и ее правому притоку Джангкы-реке. В верховьях Джангкы они спрятали карбас в кустах и поднялись на хребет Тас-Хаяхтах. Перевалив через хребет, они спустились к Селеннях-реке. Там они добыли у юкагиров карбас и спустились по Селеннях-реке и Индигирке до Уяндинского зимовья, где их застал ледостав.

Фомка с Сидоркой купили собак и нарты, пристали к ватаге промышленных людей и с ними добрались до Средне-Колымского зимовья.

Оба друга любили поговорить, коли были слушатели. Фомка — тот больше любил рассказывать после сытного обеда. Говорил он неторопливо, то разглаживая, то ероша сивую бороду. Сидорка же, рассказывая, увлекался, вскакивал, размахивал руками, иной раз преувеличивал, сам того не замечая. Но раз уж слово у него вырвалось, он сам начинал верить, что так оно и было. Иной раз Сидорка до того договаривался, что слушатели явно отказывались ему верить. Тогда то и дело вокруг слышалось:

— Врет, что блины печет!

— Ври на обед, да покидай и на ужин!

Сидорка, однако, не смущался, а люди восхищались его враньем, хоть и не верили ни одному слову.

Попов рассказал Фомке с Сидоркой о неудачном морском походе.

— Вижу, закручинился ты, Федя, — сочувственно отозвался Фомка, — а тебе б не горевать, радоваться надо.

— Чему же радоваться?

— Чему? — воскликнул Фомка, вскакивая на ноги. — Вы, слава богу, все живы воротились! Вот чему! Знаю я Студено море! Бывало, льды затирали кочи, давили их. Бывало, ни едина человека не оставалось жива. Иные тонули, иные с голоду помирали. Иван Редкин, беглый пятидесятник, к примеру. Тоже на Погычу-реку шел. Он перед самой бурей за Святой Нос заскочил. Только его и видели, вечная ему память!

— Думаешь, погиб?

— Потоп, — ответил Сидорка с необычной для него серьезностью.

— А вы, — продолжал Фомка, — не только все живы воротились, а и кочи пригнали на Колыму. Этому ли не радоваться?

— Этому и я радуюсь, — улыбнулся Попов. — Только, вишь ты, тревожит меня, что люди могут отпасть от товарищества. Ведь ждать до другого лета!

— Не только не отпадут, а еще и иные охочие люди приищутся, — заверил Фомка. — Возьми хоть меня с Сидоркой, к примеру: будем челом бить Дежневу, чтобы он и нас принял во товарищи.

— В добрый час, Фома, — ответил Попов, наливая вино в кружки гостей. — И я, и Дежнев будем радошны.

Фомка выпил, крякнул, и его глаза увлажнились.

— А ты вот обожди, — произнес он, ставя на стол пустую кружку, — сходим мы на Погычу или на Анадырь-реку, а там, может, мы тебе и женку приищем. Не русскую, правда, сибирскую: юкагирку али якутку.

— Ты чукчу ему сосватай, — засмеялся Сидорка.

Сидевшие вокруг казаки и охотники захохотали. Попов развеселился.

Вечер прошел в беседах да шутках. Разговоров хватило бы, пожалуй, и на ночь. Однако надо было спать: на утро намечалась охота. Скоро вся изба погрузилась во тьму и сон.

Охотники поднялись до рассвета. Пока кормили собак да запрягали их в нарты, стало светать.

На охоту собралось десять человек. Фомка с Сидоркой, конечно, были средь них. Из зимовья выехали на пяти нартах. Собаки бодро бежали по рыхлому снегу.

Здешний лес не был похож на тот жалкий, тонкий лес, что рос в низовьях Колымы. Здесь деревья были толще и выше. Лес состоял не из одной лиственницы. Местами попадались березовые рощи, заросли осинника, высокие тополи.

Верст через пятнадцать остановились. Стало трудно ехать на нартах. Камни, валежник и бурелом заставляли делать объезды. Охотники надели лыжи. Попов, Удима, Фомка и Сидорка пошли вперед. Остальные должны были идти с нартами по их следу.