А он улыбнулся, попрощался ласково и пошел. Тамара его до калитки проводила, а когда вернулась, показала мне пять бумажек по тысяче каждая:

— Сережа на лекарство тебе оставил. Нам на месяц жить хватит! Хороший он такой. А ты знаешь, что роман у него с директрисой нашей, Викторией Андреевной? Прямо Санта-Барбара, говорят.

Я не знала. Но за них порадовалась. Красивая пара. Хорошо им вместе, должно быть.

Счастье мое, Сереженька! Развело нас время, не встретила я тебя, когда молодой была. Но я ни о чем не жалею. И судьбу благодарю, что довелось мне с тобой встретиться!

Храни тебя Господь!

…Пришлось уехать без объявления войны.

Дома трубку никто не брал, ее мобильник не отвечал. Последний контрольный звонок из аэропорта. В ответ — презрительные длинные гудки. Ну, нет так нет. Весенний психоз. Девушку обидеть легко… Только чем? Загадка.

Грустил, конечно. Да бог с ней, в конце концов! Сел в самолет и улетел. В Харбин. С друзьями. Целой шумной толпой. Отдыхать и пиво пить. Не печалься, любимая!

Скучать начал сразу. Как сумасшедший. Не елось. Не пилось. Тосковал. Убеждал себя, что зря, — не убеждалось. Завел роман с соседкой по отелю — не помогло.

Опустошил магазины на «брусчатке». Блестел как новый пятак. Бесполезно…

Шлялся до утра по барам. Плясал с канадскими девчонками рок-н-ролл. Старался так, что футболка промокла. Опять завел роман. С канадкой. Снова не помогло.

Бродил с утра пораньше вдоль набережной. Дышал дымным утренним туманом. Думал о ней и обзывал себя дураком. Потом долго завтракал в отеле. Ел десерты, перепробовал все соки. Никакого толку.

Наконец срок истек. Летел домой впереди самолета. И убеждал себя, что я ее бросил. БРОСИЛ Я ЕЕ! ПРОЩАЙ, ВИКТОРИЯ АНДРЕВНА!

Дома! Горячая ванна, коньяк для храбрости. Подарки, которые для нее в Харбине набрал, упаковал в красивый пакет. Поехал. Сообщить, что я ее бросил. Волновался. Звонить заранее не стал. Сюрприз. Вот он я, холодный, красивый, нарядный. Не твой, ха-ха!

Открыла. В глазах — тревога, но виду не подает.

— Привет.

— Привет. Где был?

— Пиво пил. В Харбине.

— А-а-а. Отдохнул?

— Да вроде…

— С кем?

— С Пашкой, Олегом и Максимом.

— Ну-ну.

Сразу поняла, что без измены не обошлось — та еще команда! Тем лучше.

— Не скучал?

— Скучал! — Как вырвалось? Дурак, он и в Африке дурак.

Пауза.

— И я скучала, я так люблю тебя!

Вот те и здрасте! Сдулся сразу.

— И я, и я! Сильно! Сильно! Никаких сил нет! — сгреб, собрал, вдохнул, а выдохнуть уже не смог. — Я кожей тебя люблю! Чего дулась-то?

— Да дура я!

— А я какой дурак!

…Потом тоже ссорились, конечно. Но уже по-семейному. Не страшно…

— Маша! Машка!!!

Я чуть не свалилась с подножки своего шикарного джипа. В нашем городе меня, человека известного и уважаемого, прилюдно так мог обозвать только Серега Безуглов. Но, по моим расчетам, он сейчас опять болтался где-то за пределами Родины. Не успела глазом моргнуть, как уже сгреб меня, закружил.

— Серый! Отпусти, прическа! Да иди ты!

Он, ну точно он!

— Звезда моя, как я тебе рад!

Откуда свалился — какая разница? Стоит передо мной — Серега. Вечно молодой, зараза, годы мимо него летят, красивый как черт, везунчик!

— Машка, пошли в кофейню?!

— Не кричи на всю улицу, что я Машка! Люди оборачиваются!

— А кто ты? — искренне удивился. Говорю же — везунчик, младенец по жизни.

— Мария Алексеевна я.

— Тю-ю!

Не могу на него злиться. Засмеялась, джип на сигнализацию поставила.

— Пошли в твою кофейню.

Глаз на него скосила. Нет, ну красивый, собака, — бицепсы под курткой прорисованы, зубов немерено. А ведь за тридцатник нам уже. Причем далеко за… к сороковнику приближаемся. Тут со счету уже сбилась косметологам платить, все новшества городские на мне опробовали, хорошо выгляжу, конечно, но какой ценой!

Сели в кофейне.

— Красивая ты у меня, Машка!

Искренне говорит. Он вообще врать особо не умеет. Зачем ему? Я его сто лет знаю. Со школы. С первого класса. Сидели за одной партой. До шестого. Списывал все время у меня, учебники забывал — в мои лез. Потом по разным партам расселись, по все равно он мне близкий какой-то. Брат, что ли? Могли полночи по телефону взахлеб трещать, но романа никогда не было. Хоть мама моя очень хотела…

А мы как-то несовременно дружили, по старинке, но — сильно. С девятого класса девки его меня осаждать взялись: «Скажи Сереге то, скажи се…» — «Отвяжитесь», — отмахивалась. Отвязались. Но злились здорово. А на выпускном как приклеился ко мне — так до утра, взявшись за руки, и болтались. Родной он какой-то. Брат и брат…

— Ну как ты, расскажи, надолго приехал?

— Надолго. Навсегда. Технологию новую внедрять буду, с финнами контракт подписал.

Молодец! Он в институте как-то вдруг изменился. Из балбеса превратился в отличника. Правда, мы в разные вузы поступили. Я — в юридический, а он — в архитектурный.

А после института пошел Серега в гору. Его учиться вечно куда-то посылали, то — в Америку, то — в Европу. Гранты под него давали. Надежд не обманул.

Страна как раз на пик перестройки попала. Бедствовали в основном. А он — ничего. Фирму свою организовал в кооперативный период, проектировал, строил. Приторговывал всем подряд.

Я-то после универа замуж сразу выскочила, за однокурсника, сына известного адвоката. Прожили почти год. Потом папаня его в Москву пристроил. «Устроюсь — вызову», — сказал. Так и сгинул. Но сын родился — Рудиком назвала, Рудольфом, значит. Чтоб не как у всех.

Долго не тосковала, купила швейную машинку и стала обшивать всех подряд. Все равно концы с концами еле сходились. Как-то Новый год на носу. Тут Серега и объявился — попрощаться заехал, на учебу очередную куда-то намылился. Посидел в гостинке моей убогой, потом портмоне достал, отсчитал две штуки. Баксами. «Возьми, — сказал, — командировочные на полгода дали, а тебе пацана поднимать надо. Я — мужик крепкий, к роскоши не привык, перебьюсь».