Он позвонил в дверь ровно в семь часов. Страх охватил ее, когда она пошла открывать: она даже не помнила его лица, в памяти сохранился лишь великолепный костюм, в котором он был на вернисаже. И вот он стоял на пороге — в джинсах, серой майке, кроссовках, словно сошедший со страниц глянцевого журнала мод. Из тех мужчин, которые никогда не проявляли интереса к Джейн. А вот он проявил, и сейчас стоит перед ней, улыбаясь и протягивая желтую розу. Такого же типа, как Эл, только еще и красивый: высокий, стройный, широкоплечий, с тонко очерченными чувственными губами; каштановыми волосами, ниспадающими шелковистыми прядями на его высокий лоб; с лучезарной, слегка ироничной улыбкой, обнажающей его ровные зубы, и слегка прищуренными светлыми глазами.

— Я могу войти?

Она загораживала ему проход, стоя как истукан и думая, что в этот момент происходит что-то из ряда вон.

Эрик отвез ее в местечко, где она еще не бывала, — «Маленькую Италию» в Олд-Ньюпорте, по другую сторону железнодорожного полотна. В ресторане было полно народу, но ни одного преподавателя из университета, только коренные жители города. Блюда были изысканные, но Джейн совершенно не могла есть. Склонившись друг к другу над горящей свечой, они проговорили несколько часов. А когда очутились на улице, сразу же потянулись губами друг к другу. Натянутые как струна, они несколько секунд стояли, не шевелясь, а потом стали безудержно целоваться, не обращая внимания на любопытные взгляды прохожих. Почти час они целовались еще и в машине, прежде чем он наконец завел мотор. И продолжали целоваться, останавливаясь на красный свет перед каждым светофором, пока водители сзади не начинали сигналить им. Перед ее домом он заглушил мотор и с улыбкой спросил: «А как насчет виски?»

За завтраком Эрик объяснил, что получил стипендию и должен год проработать в музее Далхейма в Берлине. Ему нужно лететь туда прямо сегодня.

— Сегодня?

Он собирался ехать в Берлин из Мюнхена, но потом передумал. Однако завтра в Берлине состоится прием, на котором он обязательно должен присутствовать.

Другими словами, он предпочел провести два дня в самолете, чтобы побыть вечер с Джейн, но через два часа должен уже уезжать.

Она поехала провожать его на автобусе в аэропорт Кеннеди. Погода стояла великолепная, но они этого не замечали и страстно, жадно целовались. В аэропорту тоже. Ей хотелось проглотить его и носить в себе. Это было какое-то безумие. Такой любви она еще никогда не испытывала.

«Эрика Блэквуда просят срочно явиться на выход А23 для посадки на самолет, следующий рейсом „Люфтганзы“ 006 до Берлина», — внезапно разнеслось по всему аэровокзалу через громкоговорители.

Джейн смотрела, как он бежал по коридору. В самом конце Эрик обернулся и, прежде чем исчезнуть, помахал ей рукой. Когда она выходила из аэропорта, солнце уже садилось, небо казалось багряным. Похолодало. На обратном пути она все время плакала.

Все это было два месяца назад. А завтра она полетит в Берлин. Джейн набрала номер Эллисон. К счастью, на свете есть Калифорния, чтобы позвонить поздно вечером подруге, не опасаясь ее разбудить из-за разницы во времени. После первого гудка Эллисон подняла трубку.

— Это Джейн. Я тебе не помешала?

— Что ты! Я должна подготовить заключительную речь для процесса по трудовому законодательству и собираюсь просидеть над ней всю ночь. Не могу передать тебе, как мне это осточертело. Ты еще не в Берлине?

— Нет, еду туда завтра.

— Везет же тебе! Когда у тебя встреча с очаровательным принцем?

— Знаешь, мне страшно.

— Почему?

— Он говорит то, что не следует, думаю, это конец. Я вне себя от злости.

— Ты злишься на него? Но он не виноват.

— Он не колебался. Ни минуты. Не знаю, смогу ли я простить его.

— Но ты даже не уверена, что ребенок был от него!

— Да, но он-то считал, что это его ребенок, и все равно сразу же принял решение.

— Джейн! Ты несправедлива. Думаешь, Эрику легко? Бедняга! Должно быть, он страшно боится тебя потерять. Ты не имеешь права на него злиться.

— Да я и не хочу. Но если он произнесет хоть одно слово, которое подтвердит, что он ничего не понимает, боюсь, моя любовь испарится.

— Сделай мне одолжение, — продолжила Эллисон тоном старшей сестры. — Как только ты приземлишься, расскажи Эрику все, что тебя тревожит. Сделай его своим союзником против тебя же самой. О'кей?

Но как только в Берлинском аэропорту Эрик заключил ее в свои объятия и она прижалась к его груди, слова им больше не потребовались. Джейн ощутила запах его тела и расплакалась. Он выглядел печальным. Ночью она сказала ему, что не может заниматься любовью.

— Тебе все еще больно?

— Нет.

Через три дня ночью, после двухчасовых поцелуев и ласк, он овладел ею. Однако, увидев выражение ее лица, тут же решил не продолжать.

Берлин ей понравился. Эрик жил в западной части, возле Савиньи-Пляц, но хорошо знал всевозможные бары и авангардистские клубы в районе Митте, больше всего полюбившемся Джейн. Теперь он являлся частью Восточного Берлина и походил на гигантскую стройку со множеством развалин, пустырей, котлованов и подъемных кранов прямо вокруг того места, где когда-то стояла стена. Три недели спустя она вернулась в Берлин на рождественские каникулы. А на следующий день они вылетели в Прагу и через полчаса уже были там. Эрик забронировал номер в центре города, в гостинице «Париж» — архитектурном памятнике Нового искусства. Всё здесь было как-то не так: крошечный номер; еда, состоявшая в основном из свинины, сметаны и каши; уродливые витрины, хрустальная посуда, непригодная после двух дней использования; собачьи экскременты, попадавшиеся чаще, чем в Париже; грустные, плохо одетые чехи; тусклое солнце, неспособное пробиться сквозь завесу смога, а также постоянно влажный воздух даже в те дни, когда не было дождя, от чего мостовые становились небезопасно скользкими. Темнота наступала в четыре часа. За всю неделю они не увидели дневного света. Джейн просыпалась поздно из-за разницы во времени, и они редко выходили из гостиницы раньше трех часов дня. Эрик никогда ее не подгонял. Прага была ночным городом с узкими улочками, слабо освещенными желтым светом старых фонарей — одни из них зажигались, а другие гасли, когда к ним подходили поближе. Первый раз, когда она в ресторане произнесла «тэкуй», Эрик от изумления вытаращил глаза, а официант вежливо покачал головой. Джейн прыснула со смеху: слово мгновенно вспыхнуло в ее памяти.

Джош был прав: в конце концов она влюбилась в Прагу. Этот город не мог не нравиться. И не только потому, что он был такой красивый и словно созданный для праздно шатающихся влюбленных. Его влажный, пропитанный меланхолией воздух постепенно настолько глубоко проникал в душу, что вызывал почти наркотическое ощущение блаженства.

— Ты когда-нибудь баловалась наркотиками? — спросил Эрик.

Они стояли на Карловом мосту и, облокотившись на перила, нависавшие над рекой, смотрели на черную воду Влтавы, на волнах которой покачивались уснувшие чайки. По другую сторону реки, над холмом Мала Страна, возвышался огромный замок, весь светящийся сине-розово-желтыми пастельными тонами и напоминающий скорее дворец Дамы Тартинки[9], чем плод воображения Кафки.