Тома, Вовкина жена, рассказывала, что после авиакатастрофы у Вовки начались «заскоки». Ввела меня в курс дела.

– Их называют смотрителями, – продолжил Вовка. – В некотором роде это – призраки. Фантомы. Они есть в каждом самолете. Если задаться целью и проверить факты, то всегда можно наткнуться на такого вот человека, который дремлет от начала и до конца. Хрен его разбудишь. Ни чаю ему не надо, ни в туалет. Сидит на свободном месте, куда не продавался билет. Как он попал в самолет, куда делся? Непонятно. Но он есть.

– Смотрители, ага, – кивнул я. По телевизору шла передача об авиакатастрофах, которые удалось скрыть правительству. Судя по всему – запись. Мужчина в строгом костюме говорил о «Боинге», исчезнувшем в Якутии в середине семидесятых.

Вовка выразительно на меня посмотрел:

– Сань, ты-то можешь не притворяться, – сказал он. – Не веришь, так и скажи.

– Во что тут верить? Я пришел проведать, столько времени не виделись, а ты мне с порога про призраков в самолете. Нормально, да? Смотрители какие-то. За чем они смотрят? Чтобы кофе горячий раздавали вовремя, или чтобы дети не орали на переднем сиденье?

Я осекся. Вовка смотрел на меня так, что сразу стало ясно – он меня не понимает, не хочет понимать. Он искренне верил в то, о чем сейчас говорил. Об этом Тома тоже рассказывала. Авиакатастрофа сломала что-то в его сознании. Травмы, знаете ли, не всегда бывают физическими.

Мы с Вовкой много лет работали в одной строительной компании. Не то чтобы были близкими друзьями поначалу – пересекались иногда в курилке, болтали о фильмах и автомобилях, о чем-то несущественном, рабочем. Вряд ли я бы выделил его из полусотни других сотрудников.

Однако пару лет назад на корпоративной вечеринке выяснилось, что Вовкина жена Тома – моя одноклассница. Забавное стечение обстоятельств, если учитывать, что мы оба из Мурманска, а оказались в Питере.

Тому я хорошо помнил, как и она меня. В школе мы тусовались в одной компании, а в старших классах даже слегка флиртовали, как и положено шестнадцатилетним подросткам. Ничем особым наш флирт тогда не закончился – разве что я прекрасно помнил, как танцевал с ней на выпускном вечере. Тома меня очаровала, в нарядном платье она выглядела шикарно и не по годам сексуально. Пока мы танцевали, я прокручивал в голове варианты действий, которые должны были увенчаться грандиозным финалом: мы с Томой один на один, целуемся, гладим друг друга, я кладу ладонь ей на грудь, а потом… а потом нас закружило водоворотом выпускного; танцы, море алкоголя, спрятанного от учителей, ночная прогулка к берегу Баренцева моря, сжигание корабликов «на удачу», слезы счастья или грусти по прошедшей школьной молодости, и наутро я проснулся с мыслью о похмелье и ни о каком свидании с Томой больше не вспоминал.

На корпоративе же строительной фирмы наша встреча быстро превратилась в калейдоскоп воспоминаний. Мы перемыли косточки старым учителям, бывшим одноклассникам, проследили каждый свою судьбу (я отучился в техникуме, отслужил, потом перешел на контракт, а затем уволился к чертям и вот теперь прозябал на должности корректировщика стеллажей; она получила высшее образование, что-то, связанное с маркетингом, долго болталась по мелким фирмам, набираясь опыта, потом нашла постоянное место и крутится там, ищет себя, хоть и не так настойчиво, как раньше).

Вечер прошел быстро, вечера нам не хватило, мы договорились встретиться еще, поболтать.

Я стал наведываться в гости, познакомился с Вовкой поближе. Выяснилось, что у нас с ним много общих тем для разговоров, помимо работы, автомобилей и фильмов. Он увлекался играми, разбирался в вине и уже несколько лет учился на разработчика приложений. У него была мечта стать программистом и уехать в Амстердам.

Будучи интровертом, он почти никого не впускал в свой круг общения. Комфортно ему было только в Интернете, как это часто случается в современном обществе. «Офлайн» Вовку зачастую тяготил. Если у Томы оказалось множество подруг, то Вовка смотрелся одиноким волком. Я долгое время подозревал, что стал единственным его знакомым, кому разрешено сидеть на диване, пить пиво и звонить в любое время дня и ночи. Мы оба записались на курсы английского, хотя я часто пропускал занятия, а Вовка вгрызался в язык, будто голодный пес, и постоянно подтрунивал надо мной из-за моей лени и нерасторопности.

Я же оказался первым на работе, кто узнал о страшной авиакатастрофе, в которой из ста тридцати пассажиров выжил только Вовка. Самолет, садившийся в аэропорту Ростова, зацепил крылом какую-то антенну и рухнул на взлетную полосу.

Почти сразу же мне позвонила Тома, а уже через полчаса я заехал за ней, и мы рванули в аэропорт. Мы прилетели в Ростов из Питера и топтали коридоры больницы, стараясь выпытать информацию хоть у кого-нибудь. Потом нас провели в реанимацию, врач монотонно бубнил что-то себе под нос. Обрывки фраз: «надежда есть», «состояние тяжелое», «будьте готовы к…».

Тома беззвучно плакала, вцепившись мне в плечо.

Я улетел обратно в Питер через неделю, когда Вовка впервые открыл глаза. А увидел его только сейчас, спустя четыре месяца. С тех пор как будто прошла вечность. Со слов Томы – все очень сильно изменилось. Очень.

– Чего так долго не навещал? – пытливо спросил Вовка. – Я обидеться мог.

– А кто работать будет? Твой план на меня перецепили, сказали, мол, давай за двоих напрягись, помоги коллективу.

– Ну ты и напрягся?

– Как лошадь. Шесть командировок. Облетал половину страны. В Тюмени две недели… в Омске застрял. Был бы женат, жена бы уже давно меня бросила. Вот свободная минутка появилась, вырвался.

Вовка перевел взгляд на папки, заполонившие стол. Глаза у него были красные, а вокруг все еще темнели пятна синяков с желтыми прожилками. Шрам набух и как будто пульсировал.

– Знаешь продолжение легенды? – Голос его стал серьезным и тихим.

– Там есть продолжение?

– Ага. Суть в том, что эти смотрящие в самолете иногда просыпаются. Во время полета. Они открывают глаза и начинают кричать. Вместо глаз у них черные дыры. А изо рта исходит запах гнили и смерти. Они вопят так, что закладывает уши. Орут, рычат, стонут, истерично визжат! И знаешь, что это означает? Что самолет сейчас упадет. Когда фантом кричит – самолет разбивается. Такие дела.

Тома и об этом меня предупредила. Говорит, Вовка со своими «заскоками» ужасно ее вымотал. Она готова была ухаживать за больным любимым человеком, менять бинты, таскать его в туалет, обмывать, готовить еду, кормить с ложечки – но оказалась бессильна перед воспалившейся, будто гнойник, фантазией. Это как удар под дых, когда не ожидаешь.

– Рядом со мной дремала старушка в пальто. Я не видел, как она появилась и куда дела вещи. Помню, что повернулся, а она уже дремлет. Была тихой весь полет. Я бы о ней и не вспомнил, наверное. А на посадке она проснулась. – Вовка шумно сглотнул. – Господи, да я такого в жизни не видел! У нее глаза будто наполнены черным желе! Чернота эта вываливалась из глазниц… А потом старуха открыла рот – я увидел ее редкие зубы и тонкий бледный язык, – и начала орать! Орала и орала секунд тридцать! К ней бежала стюардесса в тот момент, когда самолет упал. И я тебе готов поклясться, что видел, как старуха исчезла. Раз – и нет ее!.. А потом в салоне лопнули иллюминаторы, и рядом со мной разорвало корпус. Бежавшая стюардесса взмыла в воздух, ее унесло куда-то в хвостовую часть… Я слышал только крики. Сплошной поток непрекращающихся криков… Все вокруг оказалось в дыму. Нас затрясло. Ремни сдавили живот, да так, что меня почти сразу же стошнило. Проклятая рыба… Я помню запах дыма и гнили. Невероятный запах тухлятины. И еще помню, как лопнули глаза. Очень страшное ощущение. Я и сейчас ничего толком не вижу, все как будто в тумане. Только адреналин помогает сфокусироваться, но ненадолго…