Мишка среди ночи проснулся. Руки затек ли, шея не разгибалась. Потому как спал он прямо в гриднице, уронив голову на стол. Не то чтоб он беспокоился о Маше, но, во-первых, одному было неуютно, а во-вторых, очень хотелось в туалет. Миша немного побродил по клети, а потом рискнул выглянуть в коридор. Было тихо. Сгибая голову, чтоб не стукнуться головой о низкий потолок сводов, Мишка стал пробираться к выходу. И он уже почти дошел… Но тут раздались тяжелые шаги, Мишка в страхе заметался, нырнул в первую попавшуюся клеть, чтоб ни с кем не встречаться… И в ужасе понял, что шаги направляются именно туда, где он спрятался. Мишка забился в самый дальний угол, сжался в комочек и затих.

Через некоторое время ему стало совсем туго. До «туалета» он так и не дошел, а руки и ноги затекли еще сильнее. Вошедший же зажег свечи, стал на колени и принялся истово молиться. Причем по его усердию было похоже, что он готов провести так всю ночь.

Мишка пытался приспособиться, потом старался думать о чем-нибудь хорошем, но мысли все больше и чаще сбивались на естественные потребности организма. Да еще и воздух в клети становился все гуще и тяжелее — чад свечей и никакой вентиляции. И вот, при попытке сесть поудобнее, Мишка не сдержался и со стоном перевалился на сторону.

— Кто здесь? — вздрогнул молящийся и поднял голову.

Мишка узнал князя, и ему стало совсем нехорошо.

— Кто посмел войти сюда? — рявкнул князь.

У Мишки от страха помутилось в голове.

— Я — митрополит Петр, — прошептал он.

У князя просветлилось лицо и из глаз покатились огромные слезы.

— Я так счастлив, — прошептал он. — Я ждал тебя. Мне тебя не хватает.

— Ты — молодец, — сдавленно просипел Мишка. — Ты — хороший князь.

— Ты придешь еще? — спросил князь. — Али пришлешь ко мне кого-нибудь? Мне нужны твои советы, мне нужны разговоры с тобой.

Мишкина соображалка сработала мгновенно.

— Придут к тебе отрок и отроковица, Мария и Михаил. Ты приветь их. Они принесут тебе весточку от меня.

— Хорошо, — благоговейно прошептал князь и зашептал молитвы с новой силой.

— А сейчас иди спать, — зашептал Мишка из последних сил. — Иди, тебе нужен отдых.

Князь секунду поколебался, а потом встал, задул свечи и вышел, утирая слезы. Мишка с трудом раскрючился и пулей вылетел следом. Во двор.

* * *

Такого пробуждения не пожелаешь никому.

— Как звать тебя? — орала Маше в ухо Глафира, и со всех сил трясла ее за плечо.

— Маша…

— Мария? — гаркнула Глафира.

— Ну да, да… — девочка с трудом разлепила глаза.

— Вот напасть-то, я а ее работать заставила, — запричитала Глафира. — Ах ты господи, вот беда-то, не сносить мне головы… Ты уж замолви за меня словечко, я ж не со зла…

Глафира суетилась, нервно пытаясь разгладить Машино платье.

— Что случилось? — Маша еще не проснулась и совершенно не соображала, что происходит. — Где Миша?

— Тут я, — сообщал Мишка, которого втолкнули в клеть. — Выйдите все, нам пошептаться надо.

— Но князь ждет, — вздохнула Глафира.

— Подождет! — огрызнулся Мишка. — Оставьте нас!

И когда неожиданно все послушались и гости остались одни в клети, зашептал:

— Слушай, что ночью было…

При дневном свете князь оказался не таким страшным. Он даже, кажется, сам побаивался «отрока и отроковицу», которые стояли посреди горницы. Маша, хоть Мишка и пересказал ей всю сцену в молельне, немножко нервничала. Миша смотрел если не соколом, то, как минимум, гордым голубем.

— Значит, — Иван Данилович переводил хитрый взгляд с одного гостя на другого, — Петр вас ко мне прислал?

— Так и есть, — мотнул головой Мишка, — явился во сне и прислал.

— И что просил передать?

Мишка запнулся. Он как-то не продумал детали беседы с князем. Ему казалось, что главное — попасть пред светлы княжьи очи. А там уж как-нибудь…

Зато Маша успела сообразить, как себя вести. А может, вспомнила обеих Фекл.

— Святой Петр, — произнесла она, не поднимая глаз, — сказывал, что готов на любой твой вопрос ответить. Мы ему передадим, а он ответит через нас.

Князь довольно кивнул. Покорность и робость «отроковицы» пришлась ему по душе гораздо больше, чем наглость «отрока». Калита теперь обращался только к Маше.

— Есть вопрос, — кивнул он. — Что с Тверью делать?

— В смысле? — оторопела Маша, но быстро исправилась. — Славен город Тверь! Пусть живет и процветает!

Глаза Калиты немедленно налились красным огнем.

— Славен город Москва! И нет других славных городов!

Маша съежилась и попятилась, и Мишка немедленно вышел вперед.

— Ну вот пусть Тверь живет и процветает под вашим чутким руководством.

— Во-о-от… — подобрел Калита, — вот так-то лучше. А то ишь… Тверской князь мутит за моей спиной, все ему неймется. Поехал в Орду, получил таки ярлык, проходимец!

— Почему проходимец? — опять некстати встряла Маша. — Ну и пусть бы он был князем в Твери, а вы здесь…

— Что-о-о? — рявкнул Калита. — Или он, или я!

— Почему? — удивилась Маша. — Можно же договориться!

— Ай, отче, — отмахнулся Калита, — ты и при жизни мне это говорил: договаривайся, договаривайся… Хорошо миром, нехорошо войною…

Маша позволила себе поднять глаза на князя. Тот смотрел куда-то в стену, но явно видел то, что другим было недоступно. Вдруг вздрогнул и стал ласковым и приветливым.

— Благодарствуйте, отроки. Воистину вас Петр святой прислал.

Иван Данилович хлопнул в ладоши. За спинами Маши и Мишки вырос жилистый и невообразимо лохматый мужик. Судя по его виду, он был готов немедленно свернуть голову кому-нибудь. Например, двум отрокам, что отнимают у князя его драгоценное время. Однако у Калиты были другие планы:

— Гостей накормить, напоить… — он бросил короткий взгляд на Машину замызганную рубаху, — переодеть. Чего попросят — всего давать. Далеко не отпускать. То люди божьи, они мне надобны в любой миг. Ступай.

Выходя из залы, Маша успела оглянуться. Князь печально смотрел перед собой, а губы его едва шевелились, словно он разговаривал с кем-то ему очень дорогим.

* * *

— Дура ты, — лениво заявил Мишка, изучая недоеденную заячью ногу, — не надо с ним спорить! Далась тебе эта Тверь…

— Сам дурак, — огрызнулась Машка. — У меня тетя в Твери живет…

— Га-га-га, — заржал Мишка, — когда твоя тетя родилась? До этого еще сколько веков!

— Все равно, — упрямо сжала губы Маша. — Воевать-то зачем?