Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Времена года. Весна (314 × 97 см). Лето (314 × 109 см). Осень (314 × 104 см). Зима (314 × 104 см). 1860–1861
Кроме того, Сезанну позволили расписать стены в гостиной. Отец даже согласился позировать при условии, что он будет во время сеанса читать газету. Так первый «Портрет Луи Огюста Сезанна, отца художника» занял свое законное место в качестве центральной фигуры домашней экспозиции (цв. ил. 12), окруженный четырьмя «Временами года» на манер Пуссена – теми самыми, под которыми автор забавы ради поставил подпись «Энгр» (в гостиной, отданной на откуп Сезанну, было и множество других вариаций и дериваций{111}). Эти настенные росписи создавались, судя по всему, в десятилетний период примерно между 1860 и 1870 годами; первыми, вероятно, появились «Времена года». Отец художника, судя по всему, занял позицию невмешательства в карнавал образов, заполонивших стены. Воспротивился он только в отношении довольно назойливого голого зада. «Послушай, Поль, а как же твои сестры? Как тебя угораздило изобразить голую женщину?» На что Сезанн якобы ответил: «А разве у сестер нет кормы, как у нас с тобой?»{112}
Вся эта феерия, на– и внестенная, просуществовала там ровно столько, сколько и сам художник. В 1899 году, сразу после смерти его матери, Жа-де-Буффан был продан (это послужило поводом для сожжения картин). В 1907 году новый владелец поместья Луи Гранель предложил отделить картины от стен и передать в дар государству. Идея состояла в том, чтобы отправить их в Париж, в Люксембургский дворец. Столкнувшись с такой щедростью, генеральный директор национальных музеев, очевидно ничего не знавший ни о Сезанне, ни о его работах, дал указание директору музея Люксембургского дворца Леонсу Бенедиту посетить Жа-де-Буффан, осмотреть роспись и установить, следует ли принимать предложение Гранеля. Официальный отчет Бенедита являет собой шедевр жанра:
Жа-де-Буффан является собственным домом Сезанна, и означенные росписи задуманы как часть декоративной отделки. Все они фактически находятся в одном помещении – большой изысканной гостиной в стиле Людовика XIV, которая по сей день хранит кое-какие прелестные следы тех времен, когда эта недвижимость была загородным особняком, принадлежавшим маршалу де Виллару, – мраморный медальон с его портретом венчает дверной проем.
В конце, противоположном окнам, просторная гостиная завершается полукруглым альковом. Эту апсиду украшают пять высоких узких панно.
В центре – портрет сидящего мужчины в кепке и черном костюме, в профиль влево; написан практически двумя красками и выполнен в совершенно свирепой [farouche] манере. Это отец Сезанна.
По обе стороны от него расположены четыре панно, изображающие четыре времени года.
«Весну» символизирует молодая женщина в красном одеянии, спускающаяся по ступеням садовой лестницы и с цветочной гирляндой в руках. На заднем плане видна декоративная урна на фоне предрассветного неба с тональными переходами от розового к голубому.
«Лето» представляет собой сидящую женщину со снопом пшеницы на коленях и грудой фруктов, дынь, инжира и т. д. у ее ног.
«Осень» несет на голове корзину с фруктами, а «Зима» – женщина, сидящая ночью у костра под ненастным небом, кусок которого усыпан звездами.
Картины эти, исполненные неловкой и незрелой рукой, в условной манере, близкой скорее к безвкусным подражаниям в духе Леопольда Робера, нежели к современным так называемым импрессионистическим веяниям, были написаны на стене в ранний период. И художник, вероятно сам не питавший никаких иллюзий по поводу их ценности, что делает ему честь, с издевкой подписал их: «Энгр».
Справа от камина, на стене, противоположной входу, всю панель занимает scène galante – галантная сцена в стиле Ланкре, но необычных размеров, являющаяся либо увеличением, либо интерпретацией некой старой гравюры. Человеческие фигуры в половину натуральной величины сидят под деревьями рядом с высоким пьедесталом, увенчанным женским бюстом. На переднем плане две фигуры, мужчина и женщина, очевидно, застыли в танцевальном па.
Слева от дверного проема гостиной, то есть напротив камина, на стене панель с великолепным пейзажем также в стиле XVIII века: могучие склонившиеся кедры с непомерно толстыми стволами написаны в духе декоративных задников Буше. В отдалении слева, на мрачном темном фоне, навязчиво выделяется мужской обнаженный торс, вид сзади, выполненный в откровенной манере.
Справа от этого дверного проема, на таком же зачерненном фоне, представлена религиозная сцена: Христос, склоняющийся над группой коленопреклоненных нищих; сцена написана явно под влиянием Эль Греко – в бело-серых тонах на черном фоне. Размером фигуры чуть меньше чем в натуральную величину. У нижнего края картины слева – две головы в натуральную величину: бородатый мужчина и женщина, никак не связанные с основной сценой. Справа – еще одна человеческая фигура, также в натуральную величину, в позе молящегося.
И наконец, под описанной выше галантной сценой изображена выразительная голова с длинными волосами, усами, клоком волос под нижней губой и маленькой бородкой – это портрет экского художника, убогого карлика по имени Амперер, с которого Сезанн написал еще несколько портретов – один был выставлен на последнем [1907] Осеннем салоне.
В дополнение к этой коллекции «декоративных украшений» я могу также упомянуть небольшое полотно в мастерской, расположенной на верхнем этаже виллы: на нем изображены вышедшие на прогулку женщины, одетые по моде Второй империи; сцена, видимо, скопирована с репродукции в какой-нибудь иллюстрированной газете.
За исключением этого последнего полотна, все картины написаны непосредственно на стенах. Но месье Гранель, чья щедрость не вызывает сомнений – ибо, по его словам, ему предлагали за «Времена года» весьма большую цену: 100 000 франков, – месье Гранель… предлагает отделить их от стен.
Я отсоветовал ему это делать. Ибо вынужден принять решение отнюдь не в пользу принятия столь щедрого дара. Я не хотел бы обсуждать здесь ни талант Сезанна, ни его творчество. И потом, разве он уже не представлен в Люксембургском дворце картинами, переданными туда по завещанию Кайботта?
Иными словами, я против этой затеи, но, вне зависимости от любого частного мнения о творчестве художника, нельзя отрицать, что представить его пустыми и банальными работами, которые сам он явно не принимал всерьез, – весьма сомнительный способ оказать ему честь{113}.
