– Выбирай.

Илья встал в дверном проёме, упёр руки в бока и внимательно посмотрел на стену.

– Они же одинаковые.

– То есть я просто так тут смешивала четыре абсолютно разных оттенка?!

– Этот.

А что, если тем таинственным объектом Светкиной любви уже тогда был Илья? Ведь именно он своим «Отстань от девчонки» осаждал Володьку, когда тот слишком усердно задирал сестру. Именно он отнёс её домой на руках, когда она пробила ступню об острый камень, и Светкины глаза тогда так блестели – я думала, что от скопившихся слёз, но вдруг от душевного трепета? Именно он всего один раз согласился прокатить её на мотоцикле, а ведь в шестнадцать лет этого достаточно, чтобы безнадёжно влюбиться.

Серый и жёлтый завились спиралью в ведре белой краски, а мне вдруг показалось, что я наконец-то прозрела. И поняла, почему тем летом кудрявая девочка отрезала нелепую пушистую чёлку, – она думала, что ему так нравится. Или почему стала чаще носить белое – его носила я, а Илья открыто любовался и постоянно шутил, что мои перепачканные краской футболки – сами по себе произведение искусства. Или почему она особенно сильно обижалась, когда мы с Ильёй уходили куда-то вдвоём, а при всём моём благодушном отношении к Светке мне всегда было необъяснимо некомфортно, когда она рядом.

Я красила стены. И с каждым взмахом кистью, с каждым движением валика в памяти всплывали всё новые и новые фрагменты того лета, собирались в полную картину, в которой маленькой влюблённой девчонке выпал шанс быть рядом с мужчиной её грёз – потому что меня рядом больше не было. И она этот шанс не упустила.

Отказалась от мечты стать актрисой.

Осталась в крохотном посёлке на краю света.

Ощетинилась, едва меня снова увидев.

И тут же пометила свою территорию.

Ильюша в душе, бе-бе-бе, бесит!

Я красила стены и исступлённо ненавидела Светку, потому что она сделала всё то, что не сделала я. Я травилась собственным ядом, захлёбывалась им, представляла прекрасный чернобровый лик на стене и яро замазывала его краской, стирала с лица земли, бесследно уничтожала. Я ненавидела Светку. Я завидовала Светке. Я красила стены.

А когда закончила, отложила валик и привычно вытерла ладони об одежду, вдруг поняла, что ненависть к Светке затмила страх перед кистью в руках. Я только что несколько часов кряду провозилась с краской и даже не поймала тот момент, когда приставший к пальцам стокгольмский белый стал таким же естественным, как холодное море, слепящее солнце, искристый песок… и родной Илья где-то рядом.

Я ведь не собиралась возвращаться. Я думала, что научилась без него жить.

Не научилась.

Если бы научилась, то не приехала бы.

Но теперь всё – работа сделана, обещания выполнены, сердце вдребезги. Настало время уходить. Я быстро прибрала за собой, помыла кисти, валики, лотки, оставила забытый свёрток с бутербродами на кухонном столе рядом с контейнером волчьего печенья, накинула на плечо сумку и вышла во двор.

– Я закончила, – тихо сообщила Илье и направилась к калитке.

– Мира, – тут же окликнул он, и я не смогла, я обернулась.

И снова так ясно, как и утром, увидела в его взгляде… сожаление. И боль. Как если загнать под коленную чашечку камень.

Прости меня, мой мальчик с соломенными волосами.

Будь счастлив.

И прощай.

Я сделала шаг назад, вышла за калитку и затерялась средь деревьев вердрагонового леса.

Я думала, что это конец. Что я больше никогда его не увижу, не узнаю, как сложится его судьба. Вернусь в Москву к своей привычной жизни и, может, заведу пару кошек. Но через несколько часов я снова заглянула Илье в глаза и полным отчаяния голосом прокричала:

– Спаси!

– Спаси! – само по себе сорвалось с губ, стоило мне увидеть Илью на пороге тётиного дома.

Я даже не успела подумать об уместности столь громких криков в вечерний час, когда все звуки затихали, а небо наливалось гематомной синевой. Не успела и толком удивиться его визиту, просто как-то сразу поняла, что вот он здесь и он меня сейчас спасёт. Потому что так и должно быть.

Илья тут же сдвинул брови, быстро осмотрел меня с головы до ног на предмет повреждений, заглянул за спину и, не обнаружив, вероятно, ни одного видимого источника смертельной опасности, спросил:

– Что случилось?

– У меня кошка рожает! – воскликнула я в панике. – А я дома одна, тётя Агата в театр уехала! И я не знаю, что делать и кому звонить!

Ничего не предвещало. Вернувшись от Ильи, я помылась, доела мороженое и завалилась спать на продавленном диване в гостиной. Сны мне показывали тревожные: там всякие кудрявые женщины звонко смеялись и забирали у меня что-то очень ценное, уносили в лес, прятались за стволами деревьев, а я никак не могла их догнать. И проснуться тоже не могла, только и крутилась в мягких подушках, пока некая наглая лапа не легла мне прямо на нос. К тому времени почти стемнело, а мне было наказано покормить тётушкиных котов ужином, поэтому я встала, наполнила миски, поторчала немного на кухне, наблюдая за танцующими кошачьими хвостами, и решила сделать ещё парочку полезных дел, раз уж со сном складывалось не очень. Яростно зевая, я полила герань, собрала с пола в прихожей песок, который сама же и нанесла, и сняла с верёвок высохшее бельё.

И вот тут-то и случилось страшное: когда я зашла в свою спальню, чтобы убрать вещи, на меня вдруг с диким шипением набросилась белая Тереза, до этого двое суток мирно проспавшая в чемодане. От неожиданности я всё уронила, отпрыгнула к двери и затаилась, а кошка, не спуская с меня глаз и курлыкая голубем, вернулась в чемодан, грузно завалилась на бок и принялась тяжело дышать через рот. Я никогда в жизни не присутствовала на родах, но как-то сразу поняла, что вот это – оно. Только что теперь делать – не представляла.

– А кому, по-твоему, надо звонить? – уточнил Илья.

– Так говорю же – не знаю! У моей беременной сестры на быстром наборе три акушерки, а ещё эта… доула!

Илья вздохнул, потеснил меня в сторону и зашёл в дом.

– Ну, значит, я – доула, – сообщил он, снимая кожаную куртку и кеды. – Куда идти?

– Она в моей комнате, прямо в чемодане. – Я заперла дверь и поспешила за ним, но вдруг вспомнила: – И… там это…

– Что ещё? – оглянулся он.

– Там трусы немного разбросаны. Не смотри.

– Будто я не видел твоих трусов.

– Да, но… – Я жутко смутилась. – Срок действия подписки истёк, и тебе не положено на них смотреть.

– Хорошо, не буду.

Илья зашёл в мою спальню и закрыл за собой дверь, а я принялась нетерпеливо наворачивать круги на вязаном коврике у дивана. И хотя меня ещё легонько потряхивало, паника начала утихать, уступая место абсолютной уверенности в том, что раз Илья рядом, он обязательно поможет, не оставит в беде, примет удар на себя.