обработки своего цвета и консистенции овощи, попадая в рот, напрочь лишали разума и связи с реальностью. Опомнился я только, когда дообгладывая косточку, прожевал последний кусок мяса над пустой пиалой. И только тогда понял, что веду себя за столом, не как цивилизованный офицер советской милиции, а как ордынский степняк-разбойник пятивековой давности. Разве, что только жирные пальцы о мундир не вытер. На меня смотрели все. И все, кроме мадам Клюйко, смотрели с умилением.

— Еще? — с улыбкой спросила меня тетя Альгия, и я уже хотел радостно кивнуть. Но заметил лабораторно-изучающий взгляд Эльвиры, и неожиданно для себя смутился, — Нет, спасибо! Очень вкусно, но я наелся! — с сожалением вздохнул я и поднявшись из-за стола, опять пошел в ванную повторно умывать лицо.

Потом мы все перешли в загроможденный чемоданами и сумками зал. Там, посредине комнаты были установлены напольные весы, изначально предназначенные для душевного расстройства упитанных женщин. Но здесь, в последние дни перед отбытием, ими оперировали, определяя, какой чемодан сколько весит. Или сумка. Еврейские авиаторы строго следили за весом багажа отлетающей алии.

Тряпки и другое барахло меня не интересовали. Моим внимание уже давным-давно владел деревянный ларец, уже две недели тому назад собственноручно мною собранный. Для надежности не на гвоздях, а на добротных шурупах. Чем-то он напоминал военный ящик для патронных цинков. Но с широкими щелями по всем сторонам. Ящик, как паутиной был в натяг опутан тонкой сталистой проволокой крест на крест и опломбирован. К нему, в двух экземплярах прилагалась бумага от службы экспедиции обкома КПСС. И еще две. Сопроводиловка от завода-изготовителя с перечислением всех артикулов и даже состава металла, из которого этот завод отливает Ильича. Кроме прочего, была еще справка от областного управления культуры с экспертным заключением. Из которого следовало, что данное изваяние культурным наследием советской родины не является и вполне может быть вывезено в расположение израильской военщины.

В тысячный раз оглядев сквозь специально предусмотренные прорехи ящика революционного потомка Сруля Бланка, я поднатужился и не без труда перенес его в угол по рояль. Сопутствующие тирана бумаги я отдал Пане и она прибрала их в свой ридикюль к паспортам, и деньгам.

Сейчас мне надо было ехать на дачу. Презренные американские доллары и не менее ничтожные дойчмарки, затрофеенные у бандитов, были спрятаны там. Пора было их снимать с резервного хранения и перемещать ближе к упокоенному в ящик Ильичу.

— Подвезёшь меня? — хмуро поинтересовалась Эльвира, — Мне на работу надо заехать, а потом домой. Не хочу по трамваям толкаться!

Мне тоже мыкаться по городу, да еще с валютой, совсем не хотелось. Но и отказать той, которая, несмотря на демонстрируемую ею мизантропию, любила меня, я не мог.

— Подвезу! — великодушно ответил я, — Только после твоей прокуратуры мы сначала в одно место ненадолго заедем, а уже потом я тебя домой доставлю. Согласна?

Советница юстиции молча кивнула и пошла в коридор одеваться. Пообещав Левенштейнам вернуться к ним в полной готовности за три часа до поезда, я пошел догонять Эльвиру.

У областной прокуратуры я прождал её не менее сорока минут, но попрекать, когда она уселась в машину не стал. Времени хватало и я без особой спешки тронулся в сторону дачного посёлка.

— Чья это дача? — почти с восхищением оглядывая участок и дом, спросила прокурорская служащая, — Левенштейнов?

— Моя! — скромно ответил я, — Левенштейны здесь, к моему глубочайшему сожалению, побывать так и не успели. Не ко времени Лев Борисович разболелся..

— Болезнь, особенно такая, она всегда не ко времени! — рассудительно заявила Клюйко, — Ты мне скажи лучше, каким образом ты себе это имение заполучил? Мздоимствуешь? Так не по тебе, сопляку, такие подношения!

Эльвира всё еще жгуче обижалась на меня и даже не пыталась скрывать этого.

А ты по себе людей не мерила бы! — открывая дверь на веранду, посоветовал я прокурорше, — Это у вас, в прокуратуре, принято недвижимостью подношения принимать, а у нас в МВД люди приличные работают, они в основном устной благодарностью обходятся! Или просто деньгами берут.

Отсутствие мебели смазывало впечатление, но и внутри Эльвире тоже понравилось. Но дара речи ее лишил гудок из телефонной трубки, которую она сняла с аппарата.

— Что? Отсюда в город звонить можно? — подняла на меня глаза ошарашенная особо важная следовательша, — Откуда у тебя всё это?! — после паузы спросила она.

— Добрые люди подарили! — не стал я вдаваться в подробности, — Ты пока позвони кому-нибудь, а я скоро вернусь! — пошел я на выход, так как мои валютные запасы хранились в сарае.

Уже через полчаса мы катились в сторону города. Эльвира Юрьевна сидела нахохлившись справа и, думая, что делает это незаметно, косилась в мою сторону.

— Зря ты меня не любишь! — начал я попытку восстановить добросердечность наших отношений.

— А с чего ты взял, что я должна тебя любить, Корнеев?! — взорвалась Клюйко, развернувшись ко мне всем корпусом, — Разве тебя вообще можно любить?!

Она пыталась сдерживаться. И, если со словами у нее это худо-бедно получалось, то ее пылающий взгляд был способен расплавить пуговицы на моей шинели.

— Да как же меня не любить, Эля? — в ответ воскликнул я, даже не пытаясь генерировать искренность, поскольку я сам верил в ту, чепуху, которую нес, — Как меня можно не любить, если я такой замечательный человек! Да еще чрезвычайно умён и чертовски привлекателен?! — последние два предложения я выпалил, почти не сомневаясь в их содержании.

Эльвира Юрьевна, откинувшись к правой двери, вперила в меня изумлённый взгляд.

— Ты это сейчас серьезно? — глядя на меня, как на идиота, жалостливо поинтересовалась она.

— Конечно! — с прежним жаром воскликнул я,. — А будь по-другому, разве бы такая незаурядная женщина, как ты, снизошла бы до меня и допустила бы до своего божественного тела?

Крыть это мое пылкое высказывание мадам Клюйко было нечем и она снова умолкла.

— Соскучился я по тебе, Эля! Аж скулы сводит, как соскучился! Всё работа и работа эта проклятущая, — продолжил я жаловаться на свою судьбу-злодейку, — Напоила бы ты меня чаем, а? — закинул я удочку, заруливая в ее двор.

Ничего не ответила мне золотая рыбка. Эльвира сосредоточенно смотрела вперед и молчала.

Также, молча, она