– Я так и сказала, – невозмутимо сообщаю я, – тебе что-то другое послышалось?

– Нет… Но надо немного заранее говорить о таких вещах.

– Да я сама только-только решилась. У меня на конец июля и на август столько работы намечается… Пока есть окно, хочу вырваться. Потом будет просто не до того…

Судя по звукам, папа выходит из комнаты, полной гостей, потому что посторонние голоса затихают.

– Угу. И все эти прекрасные новости твоей маме должен сообщить я, да?

– Не хочу портить маме отдых. Может быть, скажешь ей чуть позже? Через пару-тройку часов, когда самолёт будет уже в воздухе.

Папа смеётся.

– И почему я должен постоянно прикрывать тебя?

– Может быть, потому, что ты самый лучший папа на всём белом свете?

– Подлиза, – фыркает папа, но я-то знаю, что сейчас он довольно улыбается.

– Спасибо, пап. Люблю тебя.

– Я ещё не согласился, – бурчит он просто для того, чтобы показать – так просто его не уломать.

– С меня зарисовки о жизни французской провинции, – сообщаю я.

– Спасибо, что хоть сказала, в какую часть света собралась.

– Ну, па-а-а-па… Как прилечу обратно, прямиком к вам.

– С докладом, – хмыкает папа.

– С докладом, – соглашаюсь я, – и, чтобы успокоить маму, скажи ей, что я помню все её указания. И пользуюсь антисептиком.

– Кое-чем другим тоже не забывай пользоваться, хорошо? – выдаёт папа и вздыхает, – всё же было гораздо спокойнее, когда ты была ростом меньше ровно наполовину.

– Всё, хватит сентиментальничать. Люблю и целую. Маму тоже обними за меня.

– Ладно, береги себя, – говорит папа перед тем, как сбросить вызов.

– Мировой старик, – заявляет Дима, – ты обошлась малой кровью.

– Ты даже не можешь себе представить, насколько малой.

Наверное, всё это происходит с кем-то другим… Меньше суток назад я просто препиралась с Кудряшом за несколько тысяч километров от того места, где мы находимся сейчас. Я ещё не до конца верю в происходящее. Величественный дворец Шайо, площадь Трокадеро, откуда открывается красивый вид на самую знаменитую француженку – Эйфелеву башню, поражающую воображение миллионов людей. От её вида слегка кружится голова и всё окружающее настолько ново и незнакомо, что хочется вбирать его всей кожей, вдохнуть вместе с воздухом и задержать внутри.

– Может быть, дашь отдохнуть своему фотоаппарату? – смеётся Дима, закрывая мне объектив ладонями, – к чёрту его. Ты смотришь на всё окружающее через его объектив.

– Да, а как иначе?

– Тебе показать?

Перед золотистыми смешинками, пляшущими в карих глаза трудно устоять, и я послушно прячу «малыша» в рюкзак.

– Молодец, заслужила награду, – запечатывает мои губы поцелуем Дима.

– Что дальше?

Дима усмехается:

– Понятия не имею. Что угодно, солнце. Хочешь – будем покорять французскую столицу.

Дима оглядывает окрестности с решительным видом.

– У тебя такое выражение лица. Почти как у генерала Фоша, командующего союзными войсками.

Я машу рукой на бронзовую статую вояки, установленную на эспланаде между двумя крыльями дворца Шайо.

– Бля… Я думал, что выгляжу симпатичнее усатого француза. Но теперь вижу, что тягаться с ним бессмысленно, если все твои симпатии на его стороне.

– Ты напрашиваешься на комплимент, кудряш?

– Ты так жестока, красотка, – притворно вздыхает Дима, – может, твоё сердце растает после того, как ты прокатишься на карусели и слопаешь мороженого?

–Там катаются только детишки.

– Ошибаешься…

Приходится мне на себе испытать волшебство карусели – искусно расписные лошадки, яркие огни, звонкая музыка и песни в исполнении известных французских шансонье создают приподнятое настроение. Хотя у меня и без того ощущение, словно я парю над поверхностью земли, едва касаясь её кончиками пальцев.

– Хочешь подняться на башню?

Я оглядываю длинную очередь и отрицательно машу головой.

– Боюсь, что пока очередь дойдёт до нас, всё желание пропадёт.

– На самом деле она впечатляюще смотрится вечером или ночью. Днём на неё лучше любоваться издали.

От шума и многолюдности голова идёт кругом. Ноги гудят, впечатления наслаиваются одно на другое так, что сливаются в единое яркое пятно…

– Я смотрю, что ты уже на ногах еле держишься, солнце. Пора передохнуть. Поехали в отель…

Наш отель Le Meurice расположен между площадью Согласия и Лувром на улице Rivolli напротив Сада Тюильри в нескольких шагах от Елисейских полей, здания парижской Оперы, Вандомской площади и знаменитой улицы Фобур Сен-Оноре со своими многочисленными бутиками. Именно отсюда виден другой Париж, древний город, место, давным-давно ставшее центром не только Европы, но и всего мира.

Забронированный номер отеля Le Meurice иначе как королевскими апартаментами язык не поворачивается назвать. В главной спальне находится большая двуспальная кровать. Огромная терраса с высоты седьмого этажа открывает потрясающий вид на Париж. Внутреннее убранство покоряет роскошью в стиле конца девятнадцатого века. Мягкие бежевые цвета и роскошные ткани создают впечатление, что каким-то случайным образом я оказалась в сказке.

– В этом номере есть даже комнатка для дворецкого, – смеётся Дима, заваливаясь в просторное кресло.

– Что, серьёзно?

– Ага. Тебе и обувь до блеска начистят, если пожелаешь…

И в самом деле – персонал настолько услужливый и внимательный, что начинаешь чувствовать, как обыкновенная третья отрицательная группа крови волшебным образом превращается в «голубую аристократическую».

– Мне кажется, что я уже не смогу сдвинуться с места.

Я падаю без сил на огромную кровать

– Прошло всего полтора суток. И ты сдаёшься?..

– Впечатлений море. Окунуться с головой вот так сразу и не пропасть – сложная задача.

– А как ты хотела? Ходить на верёвочке за гидом и сравнивать сведения с брошюркой?

– Не знаю. Я раньше выбиралась только на пляжные курорты.

– Ммм… У нас ещё столько впереди, – притягивает меня к себе Дима, – но нет ничего скучнее, чем ходить возле гида. Я не хочу, чтобы чьи-то любопытные уши подслушивали все те сладкие словечки, которыми мы обмениваемся.

– Сладкие? Скорее, бесстыжие. В особенности те, что исходят от тебя…

Энергии у кудряша не занимать. Его не утомляют ни многочасовые скитания по милым улочкам, не раздражает обилие бутиков, встречающихся на пути. У любого другого мужчины уже бы лопнуло терпение. Но Диме всё нипочём – он блаженно растягивается в кресле, терпеливо дожидаясь, пока я определюсь с выбором.