Я медленно ехал вдоль витрин, где лоснились подгнившие к вечеру бананы. Лежали дыни, вывернув бесстыжее розовое нутро в белых семечках. Мне казалось, что вместе с запахами фруктов я вдыхаю свободу. Когда ни за что отвечать не нужно. И можно делать что угодно.

Улыбался, щурился на голые лампочки. Разглядывал цветастые груды платков – а внутри ликовал, задыхался от злорадного, торжествующего смеха.

Вечерний воздух загустевал. Продираясь сквозь его наслоения, беспорядочно двигались машины, пешеходы. Седоки и водители кричали друг другу – и тем, кто сидел на улице. Нарушая правила, перли на фурах торговцы. А посреди дороги дрых в тачке мальчишка.

За всем этим хаотичным движением наблюдал с алтаря маленький Будда.

Как будто наделяя суету смыслом. Накидывая прозрачное покрывало.

Опутывая паутиной, где каждый из нас неслучайно барахтается.

Сидя в кафе, я представлял Москву. Как она возвращается в пустую квартиру. Одной рукой сушит волосы, а другой уже держит телефонную трубку. Идет на кухню, выливает старый, в пятнах плесени, чай.

Заваривает в кружке свежий, кивая невидимому собеседнику.

Вооружившись пилкой для ногтей, ложится с телефоном в постель.

Я прекрасно знал эту картину. Мог прокручивать перед глазами до бесконечности. Но теперь меня в этом фильме не было. Как будто из пленки вырезали кадры с моим лицом. Стерли его черты – вместе с тапками и зубной щеткой.

И я нисколько не жалею об этом.

Здесь, за тысячи километров от дома, на другой стороне земного шара, я почувствовал, что мир вокруг стал бурлящим. Что он расширяется, пухнет. И одновременно становится прозрачным, тонким. Что паутина, в которой мы барахтаемся, стала нежной, скоро порвется. И что жизнь никогда еще не казалась мне такой легкой, но вместе с тем наполненной. Такой значительной – и невесомой.

Из города выбрался, когда опустилась густая темень. Заправился на выезде, дал газу. Пересекая джунгли, ловил себя на том, что жутко возбужден. И нарочно гнал по встречной, преодолевая страх, который жил во мне с той ночи.

Впереди лежал ночной остров длиной в тридцать километров. Проехав половину, я внезапно почувствовал усталость. Что руки не слушаются, держать дорогу все труднее. Что от ветра совсем окоченели плечи.

И я принял решение. Увидев огни, я съехал на обочину, и дыру, которая образовалась на дороге, тут же засыпали плотные, как земля, сумерки.

Голые лампочки освещали не то базар, не то табор. Под навесом висела одежда, тысячи пар брюк и рубашек. Чуть подальше, в отблесках огня, я заметил штабели стирального порошка. Чаны для стирки.

Тайцы ужинали вокруг очага. Я стал машинально перебирать рубашки.

Вытащил на свет в розовую полоску “Армани”. Цена смехотворная, размер подходит. “А то совсем замерзну”.

Одна из табора, пожилая женщина, стала кланяться, искать сдачу.

Знаками показал, что сдачи не надо. Потоптался, глядя на черное варево, которое они уплетали.

Понял, что жутко хочу горячего.

Угадывая мои мысли, тайка зачерпнула суп в миску. Они, ерзая, как детсадовские, подвинулись. Передо мной поставили плошку с рисом. На столе появилась бутылка. Под одобрительный гомон я выпил из щербатой пиалы самогонку.

– Американ? – спрашивал один, поглаживая меня, как ребенка.

– Американ, американ…

В чужих странах меня, как правило, принимали за немца или американца.

Потом они сели пересчитывать деньги, собирать ценники. Я почувствовал усталость и что ноги от выпитого стали ватными.

Сознание ясное, трезвое – но перевести взгляд с одного предмета на другой стоит неимоверных усилий.

Хозяйка отошла вглубь леса, стала подзывать. Между пальмами валялась циновка и одеяло. Она сложила руки под щекой – “спать”, и я послушно улегся.

Сквозь сон, который заволакивал сознание, услышал, как они подогнали мой мотороллер. Появился в изголовье рюкзак. Кто-то вывинтил над головой лампочку, стало темно. Засыпая, подумал, что, если ночью убьют и ограбят, никому в голову не придет искать здесь.

И что мне абсолютно наплевать на это.

Утром во сне увидел поезд. Который стоит у перрона – и вдруг дергается, как будто впереди меняют локомотивы.

Проснулся к обеду – где-то у дороги непрерывно скулила собака.

Обнаружил, что ночные торговцы съехали, разбросав по траве мятые ценники.

Рубашка, судя по ровным швам, оказалась фирменной. Только спереди какие-то разводы. Или тени? Я вышел на поляну, расправил ткань.

Это были тщательно застиранные пятна крови.

24

Вдоль дороги шагали полуголые, в ссадинах, мужики. Женщины с рваными балахонами на бедрах. Два-три перепуганных подростка в плавках. Одна девушка несла на руках маленького тайчонка. Замыкал шествие мосластый старик, волочивший распухшую ногу.

Они что-то кричали мне вслед, но я резко прибавил газу.

За поворотом звуки исчезли.

В поселке никого не было. На верандах – открытые двери, на пляже – брошенные вещи. Тренькает приемник, но в доме пусто. Как будто все уплыли или вознеслись, бросив тапки.

На полу лежал чемодан, распахнутый и беспомощный – такой, каким мы его оставили. Я увидел ее купальник, твердый от соли и похожий на сухое насекомое. Стал укладывать фен и флаконы в боковой карман. Там сквозь ткань прощупывался сверток или коробка. Расстегнув карман полностью, я обнаружил внутри еще один, скрытый.

Странно, что мне не доводилось им пользоваться.

Судя по аннотации, это была машинка для бритья бороды или что-то вроде.

Миниатюрный никелированный корпус, фирменная германская эмблема.

Таких подделок в Таиланде продавалась много, причем за копейки и хорошего качества.

Пытаясь понять, как она работает, перебирал в памяти общих знакомых.

Но бородатых друзей или родственников у нас не было.

“Любовник!”

Мысль оказалась простой и очевидной и сразу же завелась, завертелась

– как счетчик или машинка. Как я раньше не догадался? Все эти неожиданные звонки, молчание в трубку. Необъяснимые отлучки, выключенный мобильный – и много чего еще.

И через минуту полностью уверил себя в его существовании.

25

Утром решил сходить на дальний пляж, выкупаться до завтрака. На душе было спокойно и свободно, и только над обрывом я почувствовал неточность, сбой в картинке. Как будто пейзаж неуловимо изменили. Но что именно стало другим? То ли рябь на море, как на ускоренной пленке. То ли ветер стал непривычно резким, холодным.

“Звук!”