законов. Неизвестно, за какие конкретные нарушения Варвар был лишен Осколков, следственно, и свободы, но точно известно одно — никакой смертной казни у них нет. Я пришла к простому выводу — смерть им слишком дорого обойдется. Таких, как Варвар очень мало, лишь избранные получают привилегию связать свою жизнь с тем, что я назвала по ближайшей аналогии — Внешняя наука. Мне не совсем ясно, Варвар молодая Особь или же старая, но ясно другое — он нарушил закон, и плата его заключается в изоляции на Целестине. Если он выживет, что возможно лишь благодаря строгой дисциплине и жертве свободы воли, то по истечении срока его вызволят оттуда. Есть шанс, что в его руки попадет некий космический транспорт или же Осколки, которые и являются источником энергии и инструментом путешествий по Вселенной. Целестин — не просто место: оно было создано, чтобы наказание в невидимых преградах имело воспитательный эффект не в последнюю очередь посредством медитативного переосмысления прошлого, настоящего и будущего. Варвар или ему подобный всегда один в этом месте, и все, что ему остается помимо сохранения структуры возобновляемого ресурса для жизни здесь, — так это смотреть в пустоту, выискивая там изменения не только в мире, но и в самом себе. Уверена, еще многое мне неизвестно, но, как и писала, это лишь «грубые мазки». Планетарная инженерия вынуждает переосмыслить догматичные представления награды и наказания. Свобода для нас — клетка для него. Божественное создание заперли на свободе в одиночестве. Мне искренне грустно от осознания такой несправедливости.

11

Нечто властное выталкивало их из чего-то уютного и мирного в грубое и неприятное, нарушая некогда близкий покой в пока что им неясную угоду. При этом обе не подозревали друг о друге до момента достаточной ясности ума и зрения, но с отстающим слухом и обонянием. Вырванные из пустого сна, уютно прячущего от раздражающего своим физическим воздействием мира, Люба и Настя долго вспоминали процесс переноса мыслей в слова, то поглядывая друг на друга, подмечая наличие на своих телах все тех же скафандров, то увлекаясь окружением: позади них была металлическая стена, справа — каменная, слева — открытый проход в другой отсек, а вот перед ними, между двух дверей, закреплены вертикально три криокамеры с глухими крышками. Сами они сидели на пилотских креслах, ногами к пустому пространству в центре, под последней еле работающей лампой на потолке. Тишина давила на них столь же неприятно, сколь стонало тело от каждой слабой попытки любого движения. Казалось, смерть настигнет их с минуты на минуту. Время возымело свойство растянуться столь своевольно, сколь первые доказательства ясности ума оказали на обеих влияние яркого торжества. Заряд энергии вынудил Настю подскочить так, как убегают от самой смерти. Она упала на пол, радуясь боли во всем теле, потому что эта боль доказывает ее жизнеспособность и наличие сил для борьбы со смертью. Люба же делала все медленно, терпя физическое страдание на каком-то неведомом Насте уровне, явно не впервой сталкивая с аналогичным, отчего и не было ни капли паники. Люба помогла ей встать, после чего, держась друг за друга, они осели обратно в кресла, контролируя каждую свою мышцу, вглядываясь в глаза друг друга скорее из желания моральной поддержки, чем поиска ответов. Одним из ключевых элементов преобладания трезвости над смятением стала возможность дышать в этом тесном помещении воздухом, ведь они, как оказалось, были без шлемов. Воздух был тяжелым, немного словно и грязным, что внезапно пугало их достаточно сильно, дабы бояться произнести первое слово. Но это и не потребовалось. Внезапно без предупреждения они услышали мужской голос — немного шабутной, добрый и заботливый, кажущийся молодым, но отдающим местами странной хрипотой:

— Не спешите. Все хорошо. Спокойно дышите, аккуратно возвращайте себе осязание. Вас нехило потрепало, повезло еще, что можете на своих двоих стоять. Хотя скафандры хорошо сдержали удар при падении, пусть органы немного и пострадали, но, спешу заверить, ничего критического вам не грозит. Я почти уверен, что несколько часов да умелая консистенция медицинских аппаратов приведут вас в более-менее удобоваримое состояние. Понимаю, что вы удивлены и, как это так сказать… испуганы, но, заверяю, что мотивы мои добрее самой доброты, все-таки… Мда, наверное, я немного поспешил, вот и стоит извиниться, что… Хотя, вот знаете, я вам жизнь спас, так что переживете, уж что-что, манеры приличия могут и потерпеть своей ценности. Главное, что вы пришли в себя, значит, организмы восстанавливаются, как и мыслительные процессы. Было страшно, что может быть поврежден спинной мозг, но, как я уже говорил, скафандры ваши — штука отличная, погасили удар, а остальное… ну, сотрясение уж никуда не деть, тут могу лишь посочувствовать. Между вами, на стене сзади, я установил диагностический аппарат — там на экране ваши показания с датчиков, которые на запястьях, можете сами все проверять. Уж прошу извинить, но пришлось ваши скафандры снять и… ну, когда спасаешь жизнь, то уж не до личного пространства, если вы поняли, о чем я. Ничего личного, но проверить отсутствие переломов, гематом и прочего… Короче, вы живы, и это отлично.

Его переживания имели успокоительный эффект, так что, когда зрение почти пришло в норму, Люба моментально заметила в дальнем правом углу, между дверью и каменной стеной, человека, сидевшего в темноте на стуле. Настя проследила за ее взглядом и сразу же подметила неизвестный ей черный скафандр на этом человеке, чьи сложенные в замок руки лежали у поясницы, пока сам он сидел на стуле с ровной осанкой. Более-менее были видны лишь согнутые в колене ноги да руки по локоть, остальное окутано темнотой. Настя отлично чувствовала его взгляд — заинтересованный, проистекающий из самой черноты, при этом сам он стал волновать ее меньше в тот момент, как она увидела раскрытые в оцепенении глаза Любы.

— Здравствуй, Любовь.

Реакция не заставила себя ждать: вместо известной Насте властной, волевой, взрослой женщины перед ней образовалась искренняя, полная человеческой ранимости девушка, закрывающая ладонями рот от переполняющих ее эмоций, чьи влажные глаза проявляли все краски заботы и любви. Этот неизвестный был ей не просто дорог — так могут реагировать только на долгожданную встречу с самым близким и важным человеком. В порыве заботы Люба резко встала по направлению к нему, но сразу же с тем, как слабость оказалась сильней стремления, этот человек чуть поднялся, желая успеть поддержать ее, но остановился, увидев, что она упала обратно в кресло.

— Все такая же упрямая! — произнес он с добрым