Рейчел посмотрела на крепостные валы, в сторону реки.

– Не знаю, – равнодушно ответила она.

– Как ты думаешь, кто мог зажечь свечи в библиотеке?

– Может быть, в выходные проводилось мероприятие для благотворителей… Ты не поверишь, что я находила в библиотеке и даже в галереях после таких мероприятий.

Это казалось правдоподобным. Непохоже, что между отделом мероприятий и отделом кураторства в музее была налажена тесная связь.

– Это просто странно. Зачем кому-то приносить свечи в комнату, полную редких книг?

– Монахи так и делали в старину, – напомнила Рейчел, поднимаясь на ноги.

После этого день прошел быстро, но, несмотря на посеревшее небо, город так и утопал в сырости и безветрии. Мне было грустно покидать библиотеку в шесть часов вечера – ее прохладные каменные стены уже стали более привычными, чем моя квартира-студия; красота, окружавшая меня днем, каким-то образом делала реалии моих ночей еще гаже.

Когда я шла по галереям и под высокими сводами переходов по пути к маршрутке, мои мысли были заняты жарой. Я не была готова к ней, к духоте. И уже начала думать, хватит ли у меня денег на новый оконный кондиционер; в двух кварталах от моей квартиры был магазин бытовой техники. Но когда я начала сопоставлять расходы на холодный воздух с реалиями моего бюджета, то поняла, что мне нужно подсчитать, останется ли у меня после этого хоть что-нибудь. Я хотела открыть калькулятор на своем телефоне, но поняла, что оставила его на стуле в библиотеке. Обратно я шла быстро, но, обойдя клуатр Боннефон, увидела их двоих – Рейчел и Лео; они стояли у арки, ведущей в садовый сарай, и увлеченно беседовали. Рейчел прислонилась к стене, ее руки были сцеплены за спиной, а рука Лео упиралась в камень над ее головой.

Не раздумывая, я остановилась за одной из колонн и наблюдала за происходящим с другого конца сада. Я слышала смех Рейчел, когда она вытряхнула из пачки сигарету, зажгла ее и протянула Лео. Он не взял у нее сигарету, однако медленно поднес ее руку ко рту, после чего сделал затяжку. Раздраженная, Рейчел вырвала руку и спрыгнула с низкой стены, оставив Лео одного.

Я воспользовалась этой возможностью, чтобы незаметно пробраться в библиотеку. Мне потребовалось несколько минут, чтобы найти свой телефон: было слишком трудно сосредоточиться на чем-либо, из-за смеси ревности и желания у меня ныли ладони. Держа телефон в руке, я уже собиралась навалиться плечом на деревянные двери библиотеки, когда услышала голос Патрика, доносящийся с другой стороны:

– Думаю, пора ввести Энн в курс дела.

– Слишком рано, Патрик, – ответила Рейчел.

– Она здесь для того, чтобы приносить пользу.

Патрик понизил голос, и мне пришлось прислониться всем телом к двери, приложив ухо к стыку створок. Когда Рейчел заговорила снова, я почувствовала недовольство в ее голосе даже сквозь толстую, пропитанную влагой древесину:

– Мы еще не знаем, можно ли ей доверять. Хотя она уже проявляет любопытство. Ты знаешь, что она нашла воск? Она спрашивала тебя о нем?

– Я уладил это.

Потом наступила тишина, только стук моего пульса отдавался в ушах.

– Да ладно, – проговорил Патрик; его голос звучал мягко, раньше я не слышала от него подобных интонаций. – Давай не будем ссориться из-за этого. Ты хотела, чтобы она была здесь.

– Я думаю, она может помочь, – уступила Рейчел, и я почувствовала, что этот разговор касается не только выставки, но и чего-то бо́льшего, что я пока не могла осмыслить.

– Иногда приходится рисковать, – настаивал Патрик. Потом последовала пауза. – Ты мне доверяешь?

Рейчел, должно быть, кивнула, потому что он добавил:

– Вот так-то. Ты же знаешь, что она вряд ли оказалась здесь случайно.

Ручка двери начала поворачиваться, и я поспешила в дальний конец библиотеки, а затем проскользнула в хранилище, прежде чем дверь успела открыться. Пробралась через коридор для персонала, мимо кухни. В плохо освещенном коридоре я шла, низко пригнув голову, и почти добралась до вестибюля, прежде чем буквально налетела на Лео.

– Ты в порядке? – спросил он, придерживая меня за плечи и осматривая с ног до головы.

– Да. Извини. Я… – Я была слишком взволнована, слишком запыхалась от спешки, чтобы сказать что-нибудь осмысленное.

– Притормози, Энн. Это музей. Здесь не нужно спасать чьи-то жизни.

– Ага, знаю, – выдохнула я. – Я просто пыталась успеть на маршрутку.

– Она только что отчалила, – сказал он, делая шаг назад.

– Черт…

– Почему бы нам не пройтись? – Лео жестом предложил мне идти впереди него. Движение его руки напомнило мне о том, как он держал эту самую руку над головой Рейчел – жест силы и собственничества. Я хотела, чтобы эта рука вознеслась у меня над головой, чтобы она обхватила мою талию, мои плечи, такая твердая и крепкая…

Мы вышли из темноты музея под сень парка, где извилистые дорожки с причудливой ритмичностью пересекали травянистые участки. Лео шел рядом со мной, время от времени напевая несколько тактов из незнакомой мне песни.

Когда мы прошли мимо группы детей, которые шли вереницей, держась за руки, словно цветочная гирлянда, он повернулся ко мне и спросил без предисловий:

– Почему ты здесь?

– А почему ты спрашиваешь?

Его вопрос был слишком резким. Он напомнил о том, что я была здесь новенькой и неопытной, даже нежеланной сотрудницей – как будто я этого еще не знала!

Отчасти я понимала: будет лучше игнорировать то, что я видела и слышала в тот день, выстроить барьер между собой и Лео, Рейчел, Патриком. Между миром музея и тем, что мне было нужно для достижения цели – поступления в аспирантуру, жизни за пределами Уолла-Уолла. В вопросе Лео содержался намек, который начал беспокоить и меня: «Почему ты вмешиваешься в наш мир?»

Должно быть, я молчала слишком долго, потому что он добавил более мягко:

– Я имею в виду, почему не Лос-Анджелес, Чикаго или Сиэтл? Почему Нью-Йорк?

Я махнула рукой по кругу, чувствуя облегчение.

– Я слыхала, что это самый лучший город в мире.

Лео засмеялся.

– Дай ему время, он себя еще покажет.

Последний ребенок рысцой пробежал мимо нас, ведя свободной рукой по верхушкам травы – здесь она была высотой по колено.

– Наверное, все дело в искусстве, – сказала я, глядя на его профиль. Хотя другие причины я держала при себе: тысячи миль от лютеранского кладбища, где был похоронен мой отец, большой город, который никогда не упрекнет тебя за твои амбиции, даже если другие могут упрекнуть. Мы шли бок о бок, руки