Шантаж.

Обыкновенный бабский шантаж, на который стоит повестись только раз, и можно смело перебираться обратно, потому что вцепится и уже не отпустит.

В мои планы это не входит, но Лину точно необходимо встряхнуть. Возможно, тогда она откроет глаза и посмотрит на ситуацию без романтических рюшек, когда она стерва, но настолько красивая, что он готов расстелиться ковриком у ее ног. Ходи, дорогая, дырявь меня каблуками – лишь бы не поскользнулась.

Обстоятельства могут меняться, внешность, статус, вкусы, привычки, но не принципы и характер. Возможно, выгляди я как раньше, ей было бы проще принять то, что между нами уже все закончено. А так она вбила себе в голову, что никуда я не денусь, а если и денусь, то достаточно погрозить поводком с шипами, чтобы снова вернулся.

Охрененные выводы.

Как знать, возможно, ее тактика была бы логичной, будь я уродом всю жизнь. А я просто таким однажды проснулся.

Поначалу казалось, что стоит снова уснуть, и этот кошмар рассеется, разорвется, как старая тряпка. Потом пришлось принять этот факт и пытаться бороться. А после принять и другое, что этот кошмар – теперь и есть моя жизнь.

Сумерки сгущаются, в них вливается туман, в глаза ударяет свет фар, и дорога начинает напоминать какой-то тоннель в зазеркалье, который втягивает в себя серыми кляксами.

Идеальное отражение моего состояния.

И хорошо, что машина как будто сама знает дорогу, позволяя мне отвлекаться на чушь, которая в данный момент уже не имеет значения.

– Толик, ты дома? – набираю по пути номер еще одного лучшего друга, и услышав ответ, продолжаю: – Я буду через пять минут. У тебя есть белый халат?.. Отлично, захвати его и какие-нибудь лекарства… Слабительное тоже… и от диареи… угу, ты правильно понял.

Через пять минут Толик уже стоит у высоких красных ворот. В одной руке небольшой чемоданчик, в другой – как и заказывали, белый халат.

– Есть вероятность, – предупреждаю, когда он садится в машину, – что я нашел тебе пациента.

– Я даже боюсь себе представить, что это за пациент, – усмехается Толик, – если практически ночью ему может понадобиться помощь психиатра, вооруженного домашней аптечкой.

– Это Лина.

По дороге я кратко ввожу его в курс дела, в том числе упоминаю, зачем нужен белый халат, и он выдает шедевральную реплику:

– Н-да, зря я градусник целых три минуты искал…

Мы подъезжаем к дому, в котором я раньше жил, и здесь все по классике – во всех окнах готическая темень, которая должна нагнетать, приглушенный свет лишь в гостиной, дверь – понятное дело, открыта, потому что ключей у меня уже нет.

Толик бросает куртку на заднее сиденье, натягивает халат, подхватывает чемоданчик и тут же делает строгое лицо, как и полагается доктору скорой. В доме нас встречает грустная мелодия Баха, и я с трудом воздерживаюсь от мата. Похоже, Лина уже ничего не может делать без музыкального сопровождения.

Хозяйка дома обнаруживается в гостиной – и здесь все тоже по всем драматическим канонам. Она лежит на диване в эффектной позе Дездемоны, которая ожидает Отелло – рука свисает вниз, демонстрируя обновленный маникюр в черных тонах. Волосы не просто распущены, а уложены красивой волной. На лице макияж. Короткий пеньюар чуть распахнут, чтобы каждый входящий зашел и сразу же пожалел красоту, которая по его вине может вот так вдруг увянуть. И как вишенка на этом тортике грусти – весь дом пропитан духами.

Так и видится, как в последнюю минуту перед нашим приездом Лина пишет не записку с обвинениями, где во всем виноват только я, а бегает по комнатам с ароматным флакончиком тех самых духов, которые я когда-то и подарил. Мол, смотри, бессердечная сволочь, все это из-за тебя, меня уже практически нет, но я тебя еще помню!

Мы с Толиком понимающе переглядываемся. Я прислоняюсь к косяку двери и попросту наблюдаю. А он, с трудом совладав с мимикой, снова делает угрюмое лицо доктора и входит в гостиную с громким окриком:

– Так, и где у нас здесь больной?

Больная, услышав голос незнакомого мужчины, вздрагивает, но глаза не открывает.

– Так, что у нас здесь… – Толик окидывает взглядом стакан с водой и пустой блистер таблеток на столике возле дивана и приближается к Лине. – Ага, вот и больной!

Он присаживается на диван, задумчиво щупает пульс девушки, а потом устремляет взгляд на ее грудь, едва прикрытую кружевом пеньюара, и озвучивает решение:

– А теперь послушаем сердце…

И все бы ничего, думаю, Лина спокойно бы переживала холодное прикосновение стетоскопа, но Толик, распахнув ее пеньюар еще больше, видимо, решил послушать сердцебиение ухом – это же быстрее, а она умирает! И когда он уже начинает склоняться над девушкой с благими намерениями, случается чудо – больная открывает глаза!

– Так, хватит! Прекращаем этот театр! – Лина довольно сильно как для умирающей отпихивает от себя доктора, приподнимается, запахивает пеньюар, оборачивается и устремляет на меня полный негодования взгляд. – Не ожидала от тебя, Жиглов!

– Чего именно? – уточняю прохладно. – Тебе было скучно – я придумал, как тебя можно развлечь. Или я тебя неправильно понял? Нужно было вызвать скорую, чтобы тебя определили туда, куда помещают всех суицидников?

Лина силится что-то сказать, но, присмотревшись ко мне внимательней и осознав, что я не шучу, издает только выдох и прикусывает губу.

У меня начинает раскалываться голова от этой напускной обиды. И от сильного запаха духов. И от мелодии Баха. Заметив, как Лина сосредотачивается, чтобы выдавить слезы, резко выдыхаю, чтобы не сорваться.

Лина подскакивает с дивана, хочет ко мне приблизиться, чтобы я убедился – в ее глазах уже влага! Она так страдает! И все, что ей было необходимо – только еще раз увидеть меня…

Театр.

Точно театр.

Но ей нужно больше работать не над оформлением сцены, а над эмоциями, потому что все это выглядит жалко, мерзко, и отталкивает от нее еще сильнее, чем раньше.

– Артем… – голос Лины срывается, пауза, выдох, грудь высоко вздымается, а пеньюар от ее шага снова распахивается как будто бы невзначай.

– Повторение репертуара, – мой голос удерживает бывшую любовницу от того, чтобы кинуться мне на шею.

– Ну и урод же ты! – бросает она уже без надрыва, позволяя вырваться настоящим, живым эмоциям.

Я усмехаюсь, прекрасно зная, что она видит в данный момент.

– Кстати, Лина, это действительно доктор, – говорю сухо, спрятав улыбку. – И если у тебя мелькают мысли что-нибудь сделать с собой, чтобы я почувствовал свою вину и вернулся, мой тебе совет – используй возможность и поговори с ним. Потому что предупреждаю сразу и один раз. Если я получу еще хоть одно сообщение от тебя подобного рода, хоть один звонок, будь уверена, я сделаю именно так, как и говорил. Не думаю, что в психушке жить лучше, чем в этом доме. Но в любом случае, это будет твой выбор.