Столбы черного дыма на горизонте от горящих советских танков. 11-я батарея Вюстера ждет приказа открыть огонь. Попыток маскировать пушки не делается.

С 10 августа, когда мы дрались на дороге у реки Дон, события неслись с головокружительной скоростью. Бои стали брать свою дань с IV батальона. Мы постоянно несли потери. Как ни странно это может прозвучать, я смог спокойно заснуть. Несмотря на это, я чувствовал себя не так расслабленно и уверенно, как казалось остальным. Со школьных лет я научился не показывать своих чувств. Синяк на руке еще болел, но я не хотел получать значка о ранении, потому что у меня было нехорошее чувство, что тогда со мной случится что-то действительно плохое. Нам приказали сменить позиции. К тому времени линия фронта снова обрела четкость. Все три батареи тяжелого батальона — 12 мощных орудий — стояли совсем рядом. Как обычно, я был на главном наблюдательном пункте, откуда был виден западный край растянувшегося в длину Сталинграда.

Несколько ближе, спереди и слева, стоял комплекс зданий городской летной школы. Дивизия в ближайшие дни начнет наступление. У нас были прекрасные карты и утвержденные задачи на каждый день. Сможет ли наша все более редеющая дивизия ответить этим ожиданиям? Наблюдательные пункты и огневые позиции были доработаны, и каждое орудие было окружено земляным валом, чтобы лучше защитить его от вражеского огня.

Пехоте нужно было перегруппироваться. Им отчаянно нужна была передышка. Моложавый оберст Роске, недавно прибывший в дивизию, был единственным, кто сделал логичное заключение: он расформировал один батальон и несколько рот и сформировал два почти полноценных батальона, в которые включил конный взвод, телефонистов и саперов. Перед перегруппировкой роты уже имели численный состав неполных взводов. Лишь численность обозов оставалась прежней. Их доля в общей численности была чрезмерной, и пополнения для фронта можно было брать оттуда. Те, кого это коснулось, не были испуганы ни на грамм.

Методы Роске устраивали оставшихся офицеров и унтер-офицеров. Однако оставался тот факт, что молодые и амбициозные пехотные лейтенанты жили не дольше, чем все остальные. Лучшее, что для них могло случиться, — это получить «хайматшусс» (буквально — «домашняя рана», ранение достаточно серьезное, чтобы быть отправленным домой). Конечно, никто об этом не заговаривал.

Поскольку полк Роске на бумаге выглядел слабее, чем на самом деле, ему выделили более узкий сектор ответственности. Это противоречило всей логике, ведь остальные полки были на самом деле еще слабее.

* * *

Сталинград находился под непрерывными немецкими воздушными налетами. Сильные эскадрильи бомбардировщиков и пикировщиков «Ю-87» действовали непрерывно, несмотря на яростный русский зенитный огонь. Русские «Сталинские органы», которые мы знали с 1941 г., но редко с ними встречались, в Сталинграде применялись с огромной плотностью. Во многих отношениях их можно было сравнить с нашим собственным «Небельверфером» (шестиствольный реактивный миномет. — Примеч. пер .). Русские ставили свои пусковые установки на грузовики, что давало возможность быстро менять позицию. Эта оружейная система производила на нас очень глубокое впечатление. Ужасный шум, производимый во время их огня, имел акустическое действие, сравнимое с сиренами на наших «штуках». В пыли, земле и огне, поднятых в воздух после залпа «Сталинского органа», казалось, никто не может выжить.

Обер-медик Ганс-Герхардт Фридендорф делает артиллеристам прививки. Доктор и его помощник (справа) — пехотинцы

Вермахт время от времени проводил программы прививок, которые вписывались в солдатскую расчетную книжку, но многие оказались подвержены распространяющимися среди осаждающих Сталинград войск болезням. Наиболее уязвимыми были возрастные группы самых молодых и самых старых

Полковник Эберхард Шаренберг, командир 171-го артполка, в сентябре 1942 г. переведен в артиллерийское училище.

Подполковник фон Штрумпф, командир III батальона 171-го артполка, принял полк 14 сентября. Он уже временно командовал полком с 30 июня по 20 августа

В середине сентября батарея Вюстера перешла на позиции в городской черте. Это первое фото города, сделанное Вюстером у боковой ветки Царицынской балки. На этой ранней стадии битвы, многие из домов стоят неповрежденными. Постепенно они падут жертвой огня, взрывов или германской потребности в дереве

В стереотрубу можно было различить на окраинах Сталинграда многочисленные бункеры из земли и дерева. Наша пехота медленно и осторожно прокладывала себе путь через эту линию укреплений. Когда они подбирались достаточно близко, появлялись штурмовые пушки, подъезжая к бункерам и размолачивая им амбразуры. «Штурмгешютц-III», тяжело бронированные спереди, без башни, так что имели низкий профиль, вооружались мощной 75-мм пушкой. Штурмовые орудия были также успешными истребителями танков. Поэтому было неправильно, когда их использовали вместо танков.

Штурмовые орудия заставили замолчать большинство бункеров. Там, где это не удавалось, работу довершала пехота с огнеметами и подрывными зарядами. С безопасной дистанции моего наблюдательного пункта раскалывание бункеров выглядело очень профессиональным и естественным. Мне лишь приходилось вспоминать русские бункеры в лесу Вета, с которыми нам пришлось столкнуться год назад, чтобы сполна оценить, насколько опасен этот вид боя.

Едва приканчивался один бункер, как начиналась подготовка к уничтожению следующего. Та же процедура со штурмовыми пушками и огнеметами повторялась снова и снова. Впечатляло, насколько спокойно наша пехота занималась своим тяжелым делом, несмотря на потери и напряжение. Это был нерушимый боевой дух, без излишнего патриотизма с флагами. Шовинизм был для нас в ту войну редким чувством. В конце концов, от нас его вряд ли стоило ожидать. Мы твердо верили, что исполняем свой долг, считали, что драка неизбежна, и не считали эту войну войной Гитлера. Может быть, это не столь исторически верно, когда всю вину за ту войну и ее ужасы возлагают исключительно на Гитлера.