— Accidenti! — вскричал Фернандо. — Черт подери! Я их обыскался!

Каждый вечер мы освобождали квартиру, снимая один археологический слой за другим. Глаза Фернандо напоминали глаза раненой птицы; его походы на свалку можно было сравнить с траурным шествием. Он сам затеял перетряхивание основ своей жизни, но это было мучительно. Он рвался вперед, но и перемены его не радовали.

Я потихоньку вырабатывала новый распорядок дня. Когда утром Фернандо уезжал, я принимала ванну, одевалась и, избегая лифта, бежала вниз по лестнице, мимо тролля, в ворота и налево — четырнадцать ярдов к благоухающему дрожжами, присыпанному сахарной пудрой порогу «Мадджон». Крошечная великолепная pasticceria, кондитерская, принадлежала волшебнику, выглядевшему, как марципановый херувим. Когда я входила внутрь, меня лихорадило от предвкушения. «И все это рядом с домом», — думала я. Я заказывала два рогалика с абрикосами, хрустящий картофель, не могла отказаться от круассанов и съедала один на пути к бару, где собиралась выпить кофе со взбитыми сливками (пятьдесят ярдов). Другой мой утренний маршрут вел к panifìcio, пекарне (возможно, семьдесят ярдов, возможно, меньше), где я покупала двести граммов, около половины фунта, biscotti al vino, хрустящего печенья, замешанного на белом вине и оливковом масле, с семенами сладкого укропа и цукатами. Я обещала себе, что печенье заменит мне обед. На самом деле я их съедала, пока брела вдоль воды, по взморью, являвшемуся частным пляжем гостиницы «Эксельсиор». Хотя Фернандо уверял меня, что я могу проходить через холл с огромными стеклянными дверями и спускаться к морю беспрепятственно, я предпочитала качать мышцы ног, перелезая через низкую каменную стену террасы, обращенную к влажным коричневым пескам Адриатического моря. Мое состояние было близко к экстазу. Море через улицу от дома. Летом и зимой, в дождь, закутанная в меха, в полотенце, в радости или в горе, я буду брести по взморью и любоваться Адриатикой каждый день в течение трех лет моей жизни.

Назад вверх по лестнице, работать, два или три раза в течение утра сбегать вниз за чашечкой эспрессо, вдохнуть поглубже свежего, не загаженного выхлопными газами воздуха, ну и, возможно, купить маленький или два маленьких, совсем крошечных земляничных пирога у барочного херувима. Выходы и возвращения регистрировались троллем и ее отрядом, экипированным в форму с напечатанным на блузе цветком. «Buon giorno», — единственные слова, которыми мы обмениваемся. Я потеряла надежду на радушие леди в черных чулках и разуверилась в возможностях шоколада.

В квартире есть стерео, но единственными кассетами, помимо «Memoria e Metodo», были, конечно, Элвис и Рой, им я и подпевала. Я пела потому, что мне было хорошо. Сколько домов я обустроила? Интересно. А сколько еще смогу? Некоторые люди считают, что когда ваш дом закончен, пришло время умирать. Мой дом не закончен.

На третий день уборка и разбор завалов были практически завершены, настало время покупок. Фернандо хотел, чтобы мы все выбрали вместе, поэтому, когда его рабочий день заканчивался, я подходила к банку, и мы шли в «Джезурум» за плотными простынями цвета охры, покрывалом на постель, за искусно простеганным вышитым пуховым одеялом. Мы купили кипы пушистых белых полотенец и банных простыней молочного цвета, украшенных шоколадной окантовкой, красивую полотняную скатерть с комплектом салфеток, по размеру напоминающих кухонные полотенца. Все это обошлось нам совсем не дешево, но наконец мы навели толику уюта в логовище моего героя.

На следующий день мы купили замечательное кружевное покрывало цвета слоновой кости в мастерской неподалеку от Кампо Сан-Барнаба. Неся наше сокровище в руках, мы через несколько ярдов повернули за угол и подошли к барже, плавучему овощному рынку, который в течение семисот или восьмисот лет, в том или ином виде, покачивался у Фондамента Джерардини каждый день. Мы купили килограмм персиков. Кружева и персики, рука моего спутника. Что еще нужно для счастья. Я вспоминала нашу вечернюю прогулку, пока драпировала и крепила ажурную ткань над кроватью, тщательно расправляя падающую волнами на спинку кровати материю. Получился baldacchino, полог. Теперь у нас был будуар.

Ваза синего кобальтового стекла, которую я нашла под раковиной, великолепно смотрелась с побегами форзиции, купленными у цветочницы на imbarcadero, дебаркадере. Экстравагантная квадратная пепельница размером с большое блюдо, такого же синего оттенка, теперь была занята артишоками на толстых длинных стеблях и лимонами, покачивающимися на зеленых веточках. Сливы сорта «рейна клод», цвета молодой травы, устроились в корзинке, которая отправлялась с Мадейры в Нью-Йорк, Калифорнию, Миссури и наконец очутилась в Италии. Там, где раньше лежали поломанные пыльные модели самолетов и громоздились залежи старых номеров «Gazzetta dello Sport», за вымытыми до скрипа стеклами выстроились в аккуратном порядке книги. Я вставила в серебряные рамки около двадцати фотографий и расставила их на заново натертой воском и отполированной крышке старинного сундука из сосны, который Фернандо называл cassapanca. Он рассказал, что его отец привез сундук из Мерано, города на границе с Австрией, где семья жила, когда родился Фернандо.

Мою любовь к тканям похоронят вместе со мной. Обивочный материал имеет для меня большее значение, чем сама мебель. Отобрав семейные реликвии и старинные вещицы, требующие реставрации, я решила, что сделаю все не хуже, чем если бы у меня была возможность пригласить специалиста из «Итан Аллен». Я решительно отправилась на рынок Лидо, открытый по средам. Я купила рулон узорчатой бежевой обивочной ткани, которой без подгиба хватит, чтобы согреть черный кожаный диван.

Рулон сливочного шелка-сырца я отобрала для обивки разностильных стульев. Обеденный стол из стекла и металла накрылся белым льняным постельным покрывалом, концы которого были завязаны толстыми узлами вокруг ножек. Коллекцию грузинских подсвечников, натертых до блеска, я поставила в середину. Я нашла удачные места для своих любимых старых подушек, с которыми не смогла расстаться в Сент-Луисе. Лампочки, более уместные в операционной, сменились на создающие более интимную атмосферу и ароматизированные свечи, расставленные повсюду. Солнечный свет днем, искусственное освещение вечером: электрический свет не должен быть избыточным. Я была на верху блаженства, мой герой привыкал с трудом.

Фернандо фактически побелел, как снег, когда я продемонстрировала ему свежевымытые стены в спальне. Он кричал, что стены в Венеции можно мыть только осенью, когда воздух относительно сух, в противном случае нас ждет нашествие страшной черной muffa, плесени, которая будет разрастаться и разрастаться. Тоже мне, проблема, решила я. И мы по очереди, стоя на стремянке, сушили поверхности моим феном.

Он оплакивал горшки с засохшими растениями, которые я выставила на террасу рядом с канистрами краски.

— Non sono morte, sono solo un po’addormentate. Они не погибли; они только спят.

— Верю тебе на слово, ты наверняка представляешь, как они выглядели, — ворчу я, возвращая горшки в спальню и обрезая сухие листья с безжизненных стеблей. Я пришла к выводу, что иногда очень удобно высказаться на языке, который возлюбленному понятен не до конца.