– Вы связываете человека и поступок, а между тем человек не обязательно весь в этом поступке…

– Доктор, вы неточно цитируете Пиранделло. Знаете, что я вам скажу?

– Нет, не знаю.

– Мне плевать на ваши привычки.

– Вот это правильно. Ведь вы пришли, чтобы потрепать мне нервы и испортить удовольствие от единственной выкуренной за день сигареты.

– Одна сигарета – уже привычка, так считают американцы.

– Плевать я хотел на вас и ваших американцев.

– Это вы зря, с президентом Бушем шутки плохи! Что нового?

– У меня?! Каких новостей вы от меня хотите? Способы насильственной смерти я, кажется, видел все. Для полноты картины не хватает массового истребления напалмом.

– Я пришел узнать о найденных в колодцах трупах.

– Могли бы и не говорить! Думаете, я надеялся, что вы пришли справиться о моем здоровье?

– Прошу прощения: как ваше здоровье?

– Спасибо, не жалуюсь. Вы очень любезны. С кого начнем?

– Со второго, того, который моложе.

– Свежее, вы хотели сказать? Его сбросили в колодец живым.

– Вы не заметили на теле признаков борьбы?

– Комиссар, с возрастом вы явно утрачиваете здравый смысл! Он падал с тридцатиметровой высоты и ударялся о стенки колодца, как мячик. Хотите совет?

– Если вы считаете, что он мне поможет…

– В ваши-то годы, почему бы вам не уйти в отставку? Разве вы сами не видите?

– Доктор, не все так печально, вы усугубляете.

– Я врач. Врачи всегда должны говорить правду.

– Вы руководствуетесь этой идеей, даже когда блефуете в покер?

– Когда я играю в покер, я игрок в покер, а не врач. Вы видели труп?

– Нет, доктор, мне пришлось уехать чуть раньше, чем его достали.

Лучше отделаться полуправдой. Значит, Ауджелло не сказал, что комиссару стало плохо, вот где Паскуано дал бы волю сарказму!

– Ему около тридцати, он совершенно здоров. Мог бы прожить лет до ста, если бы не криминальные разборки.

– А второй?

– Второй… Пройдемте ко мне в кабинет!

Они вошли в здание института, в кабинете доктор предложил комиссару сесть.

– Как долго он пролежал в колодце? – начал Монтальбано.

– Примерно неделю. Скорее всего, его сбросили туда вскоре после того, как убили. Замечу – но это мое личное мнение, – его убили не сразу. У палачей ушло на это по меньшей мере полдня.

– Его пытали?

– Точно не скажу… хотя…

– Доктор, в молодости вы отличались решительным характером. А теперь у вас даже голос дрожит. Хотите совет? Почему бы вам не уйти на покой? Играли бы себе в покер с утра до ночи. Поверьте, все, что я от вас услышу, даже если это полная ерунда, останется между нами.

Паскуано расхохотался:

– А вы держите марку, а? Ладно. Имейте в виду: в отчете я об этом не напишу. По-моему, сначала ему прострелили ногу.

– Какую?

– Это имеет значение? Левую.

– Очевидно, им нужно было что-то узнать.

– Не исключено. Они оставили его в таком состоянии на несколько часов, затем в дело пошел нож. У него все тело в колото-резаных ранах. Затем его добили пятью выстрелами: три пули попали в грудь и две в лицо.

– Значит, по фото его не опознать.

– Ваши комментарии меня просто бесят! Вы сами не видели, как он выглядел?!

– Прежде чем убить, его раздели?

– Странно слышать от вас такой умный вопрос. Да, он был голым. Но его не раздевали после убийства. Скорее всего, застали в постели, он так спал. А после того как убили, завернули в покрывало, которое было под рукой.

Монтальбано помолчал.

– Могу я спросить, о чем вы так глубокомысленно молчите, напрягая свои многострадальные мозги? – спросил Паскуано.

– Чтобы развязать кому-то язык, ему, как правило, не простреливают ногу. Жгут ладони, выкалывают глаза… Раны на теле – это понятно, но вот нога…

– У него были очень ухоженные…

– Что?

– Ноги. Думаю, он часто делал педикюр.

– Что-то еще?

– Правая нога была прооперирована, давно. Сшивали разорванные связки.

– Значит, он хромал?

– Трудно сказать.

– Что-то еще?

– Да. Сделайте одолжение, комиссар, убирайтесь ко всем чертям!

Подъезжая к Вигате, Монтальбано понял, что едет под сто, на скорости, для него не типичной. Притормозил, осознав, что выжимать педаль акселератора с удвоенной силой его вынуждало чувство голода. Он почти вбежал в трактир, и Энцо, увидев такую спешку, испугался:

– Случилось что?

– Ничего.

Он уселся за свой любимый столик.

– Что вам принести?

– Все.

Монтальбано постыдным образом предался чревоугодию. Хорошо, что в этот час посетителей почти не было, разве что один тип, да и тот уткнулся в газету, развернутую на столе рядом с бутылкой вина.

В конце концов даже Энцо удивился:

– Рад видеть вас в добром здравии, синьор комиссар!

– Спасибо.

– Немного ликеру для пищеварения?

– Нет.

В желудке совсем не осталось места. От капли ликера он бы лопнул, как толстяк в комедии Монти Пайтонов.

Салон собственной машины показался комиссару меньше обычного. Он неторопливо прогулялся до маяка, сел на свой любимый плоский камень. Вдруг навалилась такая дремота, будто век не спал. Он решил вздремнуть пару часов дома.

Монтальбано вернулся в участок около пяти.

– Ах, синьор комиссар! Криминалисты разослали фоторобот одного из тех, которых нашли умершими в колодце. Я провел поиск среди людей, которые объявлены пропавшими.

– И что?

– Ничего, синьор комиссар, не значится.

– А про другого что сказали?

– Ничего, синьор комиссар.

– Посмотри, нет ли заявлений о пропаже за последнюю неделю, мужчина лет шестидесяти, из особых примет – прооперирована правая нога.

– Я мигом, синьор комиссар.

– Пусть Фацио зайдет ко мне.

Катарелла удивленно вскинул брови.

– Прости, я хотел сказать, Галлуццо.

Сила привычки, ничего не поделать… Монтальбано вдруг почувствовал, как навалилась непонятная тоска.

– Слушаюсь, синьор комиссар.