После Второй мировой войны Советский Союз обладал обоими компонентами (формами) силы. Победоносная Советская армия и признаваемое во всем мире звание победителя фашизма и спасителя человечества делали Советский Союз невероятно привлекательным. Всеобщие равные права, которые оставались к тому времени еще только мечтой для многих и многих живущих на Западе, категорическое неприятие расизма и национализма, большой объем социальных гарантий также были существенной частью «мягкой силы» СССР. Расширение социалистического лагеря осуществлялось не только штыками и танками, но во многом благодаря идеологии, реальной привлекательности для массового сознания советского образа жизни — а если уж не самого конкретного образа жизни, то, во всяком случае, благодаря тем ценностям и идеологемам, на основе которых он был сформирован. За всем этим содержанием в качестве управляющей надстройки стояла «светская вера» в коммунизм — светлое будущее для всего человечества.

«Жесткая сила» против СССР не сработала. Германский нацизм, попытавшийся установить над нами власть с помощью «жесткой силы», потерпел сокрушительное поражение. Американцам тоже не удалось запугать Советский Союз атомными бомбардировками Хиросимы и Нагасаки. Тем более что своя атомная «дубина» у нас появилась довольно быстро, и благополучный исход «жестко силового» подчинения СССР перестал быть очевидным.

Поэтому объявленная Западом холодная война на самом деле представляет собой программу формирования и применения против СССР так называемой «мягкой силы». В ходе этой войны была сконструирована на основе тщательной рефлексии марксистско-советского проекта новая «светская вера» — вера в либеральную демократию. Эта вера должна была стать исторической конкурентной альтернативой советскому проекту и его идеологемам.

Она, эта новая вера в Свободу, до сих пор является основанием и основным содержанием американской «мягкой силы». Эта вера уже сильно изношена и девальвирована реальной деятельностью США в роли мирового гегемона после распада СССР. Либеральная демократия теряет свою привлекательность с каждым днем по мере разворачивания системного цивилизационного кризиса. Пока она еще работает, но с каждым днем будет работать все хуже и хуже, поскольку «разрыв» между исторической практикой и провозглашаемой идеологией будет порождать рефлексию не только философскую, но и массовую.

То, что США и их союзники вынуждены все чаще применять в геополитике обычную «жесткую силу» (часто с контрпродуктивным результатом), говорит о том, что содержание «мягкой силы» уже не дает должного эффекта. Тем не менее, либерально-демократический проект как основное содержание западной «мягкой силы» пока еще остается действующим и, к сожалению, безальтернативным.

Сегодня концепция «мягкой силы» стала одной из составляющих нашей внешнеполитической доктрины. Это активно, но не очень продуктивно обсуждается. Есть даже структура, призванная реализовывать эту концепцию, — «Россотрудничество». Поскольку сущность «мягкой силы» определяется ее содержанием, то логичным будет вопрос: какие именно идеальные конструкции, ценности, цели, нормы и образцы будут продвигаться в качестве инструментов установления отношений с нашими контрагентами по мировой геополитике? Без содержательного ответа на этот вопрос вся деятельность «Россотрудничества» будет как минимум безрезультатной.

Что мы хотим передать другим народам и странам? Чему мы хотим их научить? Какие идеологии, формирующие образ жизни, мы собираемся транслировать? Какие цивилизационные стандарты мы хотим создать и передать? Если мы просто принимаем западный образ жизни, вливаемся в «семью цивилизованных народов», то никакой «мягкой силы» у нас не будет. Эта либерально-демократическая «мягкая сила» уже находится у других, так же, как и мы, исторически принадлежащих к Средиземноморской цивилизации, и пока что она еще работает. И будет еще по историческим меркам довольно долго работать (пусть и плохо), если не создать ей достойной конкурентоспособной альтернативы.

Формально мне могут ответить, что структура «Россотрудничества» отвечает лишь за организацию «каналов трансляции». Хорошо. Но кто тогда отвечает за содержание? Министерство культуры? Институт философии РАН? Или, может, у нас есть партийные институты, аналогичные демократическому и республиканскому в США? Кто, как и почему будет критиковать современную геополитическую ситуацию? Какие продукты культурного производства (кино, театр, телевидение) будут работать на укрепление позиций России, а не представлять на Западе и в СНГ нашу страну в качестве убогой и неполноценной с чудовищной историей, как это происходит сегодня? Откуда такие продукты возьмутся, и почему? Какие рецепты предложит Россия для борьбы с мировым кризисом (поскольку он сегодня будет определять практически все содержание геополитики)?

Вопросы в большой степени риторические — по крайней мере, в рамках анализа ситуации. Список этих вопросов далеко не полон и составлен не в порядке их значимости. В то же время эти вопросы более чем принципиальны и в рамках проекта деятельности «Россотрудничества», и тем более в рамках реализации новой внешнеполитической доктрины. Без ответа на эти вопросы высока вероятность получить очередной фиктивно-демонстративный продукт. Такой вполне себе мягкий.

«Однако», 24.02.2013, 03.03.2013

О стратегических последствиях конфликта в Южной Осетии можно было говорить сразу и даже до него. Ничего не изменилось — изменилось только понимание, потому что история многое подтвердила. То, что ваш покорный слуга говорил 5 лет назад, сейчас разделяет гораздо большее число людей (во всяком случае, в экспертном сообществе).

По пунктам.

Первое: тогда и сейчас. Необходимо подчеркнуть, что непосредственная реакция на акцию Саакашвили была абсолютно верной. То есть Россия не просто поступила правильно — это был единственно возможный способ реакции. Россия выполнила гласно, публично и в соответствии с международным правом взятые на себя обязательства. Эти обязательства заключались в том, что Россия гарантировала недопущение решения проблемы силовым путём. Она обязана была это сделать. В случае, если бы мы умылись и воздержались от такой реакции, Россия перестала бы быть субъектом истории, субъектом мировой политики со всеми вытекающими отсюда последствиями — вплоть до неизбежной ликвидации суверенитета.

Собственно, в этом и был смысл конфликта. Мы прекрасно понимаем, что никакой Саакашвили не мог принять решение фактически о нападении на Россию. Саакашвили — сателлит, полностью контролируемый и оплачиваемый своими американскими хозяевами. Да, он рвался вперёд, он не совсем адекватен, он, безусловно, авантюрист и так далее. Но — он сидел на американской цепи, и спустить его с цепи мог только хозяин, Саакашвили цепью не распоряжался. Поэтому мы должны понимать, что это ещё раз в значительной степени подчёркивает акт политической воли, который Россия совершила, потому что и политическое руководство наше прекрасно понимало, что мы в качестве противника имеем не Грузию. И в этом смысле совершенно справедливо утверждение, что мы с грузинами не воевали. В данном случае грузины работали как американский штрафбат — это была разведка боем. Они проверяли нас на вшивость, проверили, и, кстати, это в дальнейшем имело чрезвычайно серьёзные, фундаментальные последствия для американских отношений с Россией. Безусловно, позитивные для нас. Это что непосредственно касается действия.