Постепенно парусиновая палатка наполнялась теплом.

Отец Савватий в дальнем углу нашего утлого убежища вел беседу с двумя «троглодитами» Карпа. На моих глазах он благословил обоих лохмотников, а те по очереди смиренно припали губами к его руке. Ни дать ни взять — миссионер среди аборигенов Австралии.

Стриженов и Северский сидели бок о бок, помощник капитана что-то увлеченно рассказывал артиллеристу на ухо, теребя при этом пуговицу на рукаве собеседника. Лицо Северского было каменным: глаза сжались в узкие щелки, желваки на скулах нервно напряглись.

Олежка извлекал из коконов лягушек-козерогов. Воду он сливал в емкости, которые оказались под рукой. В том числе и во флягу Карпа. Я с трудом подавил приступ тошноты, когда понял, какую водицу мне довелось пить накануне.

Ну, чему быть, того не миновать…

Макар же потрошил бесчувственных земноводных и сразу насаживал их на обструганные деревянные колышки, точно на шампуры. Внутренности, не глядя, бросал под ноги. Вскоре на углях зашипела наша нехитрая добыча. От жара кожа лягушек-козерогов сначала пошла пузырями, а затем полопалась и стала сползать с тушек неаппетитными лохмотьями. Палатка наполнилась вонью горелого жира. Матросы принялись материться: есть такую дрянь никому не хотелось.

— А вас и не понуждают! — огрызался Карп. — Утром лохмачи доставят парной человечинки: лопайте, хоть полопайтесь! Ха-ха!!

Моряки принялись «скрести по сусекам»: у одного в кармане сыскался сухарь, у второго — кусочек сахару, у третьего — пяток головок чесноку. На последнего недобро покосился Гаврила. Боцман знал: те, кто ворует водку из крюйт-камеры, всегда таскают с собой чеснок, дабы было чем зажевать перегар. Посмотрел-посмотрел на матроса, но смолчал.

Было яснее ясного, что этих крох никак не хватит для оголодавшей когорты. А вот «троглодиты» восприняли появление чеснока с диким восторгом! Все-таки какая-никакая, но приправа! И огородом пахнет!

У «дикарей», к слову, имелся собственный запас провизии. В угли были брошены несколько пригоршней фиолетовых и белых кругляшей. На мой вопрос относительно «гарнира» Олежка ответил, что «фиолетовое» — это пьяная ягода, а «белое» — грибы-тошнотики. Грибы парнишка посоветовал брать в рот лишь в том случае, если чувство голода окончательно возьмет верх над рассудком.

Всю снедь необходимо было длительное время томить на углях. Скорее всего, в ней содержались токсины, которые распадались при термической обработке (на следующее утро мне пришлось выяснить, что распадались они лишь отчасти). Поэтому лягушек-козерогов готовили так долго, что их маленькие тушки обуглились до потери первоначального вида.

Затем началась безумная вечеря. Мне, как одному из добытчиков, досталась целая тушка и пара пьяных ягод. Кому-то не досталось вообще ничего. То есть вышло так, как я и предполагал. Оставшихся без ужина попробовали утешить тем, что завтра они получат пайку в первую очередь. Недовольные утешаться не пожелали. Потасовка была готова вспыхнуть с секунды на секунду, но ситуация разрядилась, когда Северский и Гаврила отказались от своих порций в пользу обделенных.

Что можно сказать о лягушке-козероге в приготовленном виде? Когда мне удалось счистить обугленный слой, моим глазам открылся хлипкий скелетик. Обгладывать косточки оказалось пустым занятием (люди Карпа, к слову, ели запеченных земноводных вместе с костями, оглашая палатку плотоядным хрустом), немного белого мяса нашлось в голове, немного больше — в лапах и еще чуть больше — в свернутом спиралью хвосте. На вкус это мясо отдавало болотной тиной, и вообще складывалось впечатление, что я ем крупного, скверно приготовленного рака.

Матросы пробовали новое блюдо с настороженностью. Такие же скорбные мины мне доводилось видеть разве что в девятибалльный шторм, когда на столе дымился котел — с пылу с жару, — а есть ни у кого не было мочи. Моряки, привыкшие к свежим щам со сметаной, к кашам со сливочным маслом и к дневным чаепитиям, теперь ругались, сплевывали, морщились… Но все равно грызли обугленные тушки. Их обрастающие щетиной лица были перепачканы сажей и жирным соком.

Жуйте, голубчики, жуйте… Нужно ведь каким-то образом восполнять силы. Наши «хозяева» заботятся о том, чтобы полчища рабов не потеряли дееспособности. Утром они доставят сюда завтрак, приготовленный из слабых или больных невольников. Если «хозяева» узрят, что рабы роняют лопаты от недоедания, то несчастные будут накормлены насильно.

Я отдал пьяные ягоды Гавриле. Тот молча сунул в рот два почерневших шарика, разжевал, скривился, как среда на пятницу, затем откинулся на спину… и провел в такой позе всю ночь, не размыкая глаз и не реагируя на мои попытки привести его в чувство.

Кто-то выбрался из палатки, в которой давно стало не продохнуть, на воздух. Вспыхнули в темноте огоньки папирос. Я оставил пускающего слюни боцмана в покое и поспешил на поиски курева.

Снаружи было холодно и сыро. Снег прекратился, а то, что успело насыпать, растаяло. Звезды по-прежнему прятались за тучами; завывал ветер, штурмующий земляные насыпи со стороны западной пустоши.

Люди курили, разглядывая своих конвоиров: «червелицые» даже не позаботились о том, чтобы соорудить себе укрытие. Они сидели на циновках друг напротив друга, и ледяной ветер, видимо, не причинял им ни капли неудобства. Между великанами стояла раскрытая коробка, похожая на стерилизатор. В коробке по ячейкам была разложена светящаяся малиновым светом желеобразная субстанция. «Червелицые» по очереди прикасались к холодным огонькам узловатыми, похожими на сухие ветви пальцами и затем втирали это вещество в лицевые отростки. Черт их знает, что это было: вечерняя трапеза или молитвенный намаз… В ответ на соприкосновение с малиновой субстанцией их головы начинали светиться изнутри, становясь как бы прозрачными и являя нам переплетение огненных вен и капилляров.

— Вот уроды… — шептались матросы между затяжками. Похоже, панический страх перед неведомыми «хозяевами» сменился боязливым любопытством. По крайней мере — перед «червелицыми». О «шубах» мы старались не вспоминать, словно они могут материализоваться из ночной тьмы, едва о них заговоришь вслух.

— А как они спать будут? Что, прямо на земле? — спросил незнакомый мне матрос.

— Да они вообще не спят, — ответил ему кто-то из людей Карпа.

— Никогда? — не поверил матрос.

— Никогда.

— Прямо как слоны! — В толпе попытались рассмеяться.

— А я сдуру считал слонов страшными, — сказал Тарас Шимченко, — а оно вот как может обернуться…

Вернувшись под тент, я увидел, что перед Стриженовым стоят во фронт восемь матросов. Помощник капитана, сверкая глазами, отдавал им распоряжения относительно ночной боевой вылазки.

— …не жалея живота своего! Разведка завершена, диспозиция неприятеля — как на ладони! С молитвой на устах бейте врагов земли Русской! А как доберетесь до Одессы, оттуда езжайте перекладными до Петербурга. Упадете в ноги Его Императорскому Величеству и…