— Глумишься?! — вскочил со ступеньки, подлетел в Арине и схватил за плечи, будто железом прихватил. — Играть со мной вздумала? Кто ты есть-то? Не холопка, не боярышня! И смотреть в мою сторону не хочешь. Ариша…так не люб? Неужто так противен, тебе, золотая?

Голос Фаддея дрогнул, взвился и осел. Аринка мигом тем и поняла — нравится бояричу, и с того ознобом окатило.

— Фаддей Акимыч, не противен, но и не люб. Отпусти, Христа ради. Не к добру все это, — Арина попыталась руки его крепкие скинуть, да куда там?

Сжал, словно клещами.

— Сама не ведаешь, от чего отказываешься. Ариша, озолочу. В парче ходить будешь! Ничего для тебя не пожалею, слышишь?! — ухватил рукой за шею и к себе тянет, ирод.

Аринка затрепыхалась, уперлась обеими ручонками тому в плечи, от себя толкает, да откуль силы-то с таким бугаем сладить?

— Пусти! Пусти, боярич!! — заскулила, запищала рыжая.

— Эва как! Братка, ты чего-то тут удумал, а? — бодрый голос Демьяна для Аришки показался песней светлой. — Девку пусти. Нешто не слыхал, не хочет она.

Фаддей руки разжал, шагнул в сторону и угрюмо на брата уставился.

— Твоя какая забота? Иди куда шел.

— Ой ли? — Демьян подошел к крыльцу сарайки, оглядел Аришку, которая поправляла запону и тряслась, как зайчишка загнанный. — А если я про то бате расскажу? Или матери? Ты выбери, от кого тебе получать на орехи сподручнее, я тебя уважу. А то и сам могу раскатать, надо?

Фаддей ничего не сказал брату, сплюнул в сердцах и ушел, стараясь спины не гнуть. А Дёмка к Аришке.

— Все, не трясись, дурёха рыжая, — потянулся было по макушке золотой погладить, да руку одернул, небось, понял, боится сейчас всех. — Давно он тебя донимает? Не обидел?

— Спаси тя Бог, Демьян, — Аринка старалась не плакать, но слезина здоровущая по щеке все ж скользнула. — Не обидел…Не успел. Кабы не ты… Видно опять придется тебе пряники печь.

Попыталась улыбнуться сквозь слезы, а Демка ей в ответ:

— За то награды не возьму. Я боярич и мне глядеть, кого в моем дому забижают. Это долг мой, Арина. А на Фаддея не серчай уж слишком. Я с ним сам разговор держать буду, уйму. Не бойся тут ничего, язва рыжая. И слезы утри! Вот чего-чего, а бабьих слез мне еще не хватало, — вроде серчал, а в голосе-то тепло да жалость.

— Не буду, Дёма, — всхипнула Аришка.

— О, как. Дёма, — хохотнул боярич. — А раньше так нельзя было? Арина, хватит слезы-то лить. Нос распухнет, кому ты тогда нужна будешь? Только деду Мартынке. Слыхала о нем? Он уж дюже любит девах молодых, да справных. Вот возьмет и посватается.

— Так ты же меня не отдашь, так? Сам сказал, боярич и следишь, чтоб никого не забижали. А что для девушки самая горестная обида? Идти за нелюбого. Вот и защищай, Дём.

— Тьфу. С тобой и не поспоришь! Погоди-ка, а ежели ты сама того? В деда-то Мартынку втрескаешься? Тогда как?

— А тогда, Дём, я тебя на свадьбу позову, и будешь ты главный гость вроде как. Сядешь, напыжишься, как всегда, и бражничать будешь из позолоченной чашки, — Аринка уж не плакала, а веселилась и по своей привычке выдумывать, сочинила и высказала.

— Напыжусь? Это когда я пыжился, а? — у Дёмки аж щека дернулась. — Будет врать-то!

— Я вру? А кто намедни перед Наталкой Мельниковой гоголем выхаживал? Я думала, у тебя кафтан лопнет. Грудь колесом!

Дёмка ей в ответ слово, она ему десяток, так и спорили, пока не захохотали оба, да не уселись на крыльце перебирать просо то злосчастное.

А Фаддей злобу-то затаил. Не на брата, на Аринку. Он, может, и спустил бы ей, но уж дюже нравилась. А если подумать, то и люба была. С того Фадя глядел мрачнее тучи. По дороге к конюшням, злобно пнул холопа, задел короб, что стоял у хоромины, развалил добро, да не оглянулся. Пометался малёхо на подворье, кликнул ближника и пошел зло унимать — валяться на бережку реки, да в небо глядеть.

Дорога-то вела мимо Аришкиного дома, а в ту минуту из ворот вышла старая псица — Аринка ее приветила недели три тому. Все потешались над рыжей, мол, зачем тебе такой кабыздох? А та отвечала.

— Так что ж теперь, дать ей сдохнуть? Стариков-то проще всего обидеть. Много ли старой писце надо? Приласкать, да молока плеснуть. Мне не трудно, а ей облегчение.

И возилась со старой сукой Мавкой, будто с бабкой немощной. Любила, да голубила. Фаддей того не понимал, но псице иной раз, завидовал. Ишь как…милуется с собакой, а чтоб ему улыбнуться — ни разу!

Фаддей остановился возле суки, взвил в себе злость, да и пнул старую под дых кованым сапогом. Псица отлетела, ударилась о столб заборный и заскулила так, как дети плачут — горько, неуемно, беспомощно. Еще с малое мгновение слышен был тот крик горький, псиный, а потом затихло все. Псица глазами потухла, да и сдохла, не дождавшись помощи.

Боярич улыбнулся, радуясь мести своей, и пошел довольный. Ближник его только щекой дернул, да что тут скажешь? Боярич — ему и власть безнаказанная.

Андрей поднялся ранехонько, даром, что в Савиново вернулся накануне поздней ночью. Ездил к отцу в городище — дела решить, повидаться. А нынешним днем собирался в Берестово. Боярин Аким давно уж ждал: два отряда ляхов все еще гуляли по его землям, с того и надо было думать, что делать.

Шумской-то сам понимал, в Берестово рвется не токмо из-за ляхов… Была там одна рыжая, что из головы никак не шла. Пока Андрей дела решал боярские, пока мотался конным отрядом в отцовское городище и назад — частенько заглядывал в подсумок, смотрел на бусы, что спрятал, схоронил. Словно в глаза Аришке заглядывал, уж больно цветом камешки те напоминали ее очи.

— Васька! — ближник, словно ждал, вошел в ложницу сразу. — Неси умыться и бороду скоблить. Дай рубаху новую. Кафтан полегче.

Пока Васька грохотал в сенях, Андрей прошелся по комнате, стараясь унять нетерпение. Сам себе смешон был, ругал себя заполошной девкой и улыбался.

Наскоро поутричав, Шумской выскочил на свое подворье богатое, велел седлать Буяна. Покамест ждал, принял отчет от приказчика, кивнул, мол, все как должно и, прихватив двоих ратников, отправился лесной дорогой к соседу.

День ясный, зелень свежая, да кудрявая — благодать! Шумской все дивился — как это он раньше не замечал, что весна такая нарядная и красивая, а?

— Андрюха, чёрт пропащий! — Демьян соскочил с крыльца и шагнул друга обнять. — Где был-то, сармат голощёкий?

— И тебе не хворать, чубатый. К отцу ездил.

— Ты нынче довольный. Что так? — Демке непривычно было видеть друга-то своего смурного с сияющей мордой. — Ай, отец удоволил?

Андрей уж собрался говорить, но тут из-за хоромин появились боярыня Ксения с Машей. За ними шагала Аришка. Голова опущена, коса уныло по спине вьется, а навеси печально покачиваются. Шумской-то поначалу обрадовался рыжей, но вмиг понял — случилось что-то.