— Не понимаю, Василий Ильич, не понимаю, — искренне признался председатель.

— Я хочу быть рядовым колхозником.

— Ну хорошо, завод не хочешь; а если мы тебя в кузницу пошлем?

— Нет-нет, — запротестовал Овсов, — только рядовым.

— Да каким же рядовым ты хочешь быть? — воскликнул Петр и, вскочив, подошел к Овсову. — Василий Ильич, ну что такое рядовой колхозник, что он делает?

— Да мало ли в колхозе разных работ: косить, хлеб убирать, сено вязать, риги топить… — начал перечислять Овсов.

— Эх, Василий Ильич, Василий Ильич, — остановил его Петр, — «риги топить»! Да у нас ни одной риги не осталось. А колхозники уже и снопы вязать разучились. Все делают машины; сеют и убирают…

— Вот из-за этих машин колхозники и сидят на граммах.

— А если бы машин не было — тогда что?

Овсов не ответил.

— Тогда бы, Василий Ильич, — продолжал Петр, — мы и граммов не получали. Только зерновых у нас двести гектаров. Не уберет комбайн — все сгниет на корню.

Василий Ильич, не слушая, смотрел в окно. По раме металась пчела… Форточка была открыта, но пчела, добираясь до нее, поворачивала обратно, жужжала, билась о стекло. Василий Ильич подошел к окну, чтобы выпустить пчелу.

— Гвоздями рама забита, — пояснил Петр, когда Овсов попытался открыть окно.

— Надо бы починить, — заметил Василий Ильич и почувствовал, что сказал это совершенно зря.

Он стоял у окна и с тоской думал, что сейчас председатель опять станет убеждать его.

«А ведь я могу сторожем быть или коней пасти. Ночь пропас — и весь день дома». Василий Ильич вспомнил, как жаловался старик Кожин, что кони шляются без надзора. Должность конного пастуха представилась ему настолько желанной, что он первым заговорил.

— Конюх тоже нужен, — согласился Петр, — только не этого я от тебя хотел, Василий Ильич.

Идя домой, Овсов размышлял: «Нелегко председателю, ох как нелегко! А человек он хороший. Разрешил еще недельку отдохнуть, привести хозяйство в порядок. Корову обещал». Он вспомнил, как Трофимов, схватив его за руку, воскликнул: «Ты знаешь, Овсов, как я хочу наладить дело! Становись на мое место, председателем, я тебе изо всех сил помогать буду».

Василий Ильич добродушно рассмеялся:

— Председателем… Эх, чудак Пека…

До сенокоса Петр с грехом пополам сколотил ремонтную бригаду во главе с Копыловым. В нее вошли: Абарин, Афанасий Воронин, а потом Журка. Абарин после разжалования заткнул топор за пояс и отправился, как здесь говорят, волчить. С год он болтался, сшибая случайные подряды, а потом неожиданно угодил под суд, по словам самого Лёхи — «за чепуху»: в одном селе снял с забора сушившиеся брюки без разрешения хозяина. Лёху приговорили к исправительно-трудовым работам.

Афанасий Воронин вошел в бригаду, потому что так велел председатель. С малолетства он был приучен слушаться старших. Журка же после одного случая неожиданно притих.

Случилось это так.

С уходом Коня на строительство завода Петр долго не мог найти ему замену. С кем бы он ни говорил, ответ был один и тот же: «Хлопотно, не смогу… Надо забросить свое хозяйство…»

Как-то Петр встретился с Ульяной Котовой и, не подумав, предложил ей заведовать скотным двором. Ульяна покраснела и, теребя на груди кофточку, прошептала:

— Я не против, как прикажете… — а потом, блеснув глазами, погрозила пальцем: — Только, чур, помогать, председатель.

Петр сгоряча согласился, а позже горько каялся…

Ульяна взялась за дело даже слишком рьяно. Она по пятам ходила за председателем, использовала любой предлог, чтобы поговорить с глазу на глаз. Утром она встречала Петра на дороге в поле; часами просиживала в правлении, дожидаясь, когда он останется один; вечером осаждала на дому. Она завела блокнотик с карандашом и чиркала в нем что-то, когда председатель давал указания. Но больше она смотрела на Петра туманными, влажными глазами, а слова, казалось, ловила ртом, и так жадно, что блокнот с карандашом то и дело падал на пол. Но как бы Ульяна ни старалась, ей не везло. Месячный запас отрубей был скормлен за неделю, два раза Еким привозил назад с маслозавода сквашенное молоко, а племенной жеребец, стоявший в конюшне на привязи, за одну ночь съел новые осиновые ясли. Все-таки настойчивости Ульяны даже Петр завидовал. Она замотала председателя с кормокухней, и он сам был вынужден искать печников, чтобы переложить там плиту. Взялись за это дело Журка и его дружок Генька Шмыров.

— Будет плита, — заверил Арсений. — Только деньги на бочку — и никаких трудодней.

Надо отдать должное Журке: парень он был, как говорят, от скуки на все руки. За любое дело брался, не оглядываясь, и все у него выходило, в общем, гладко. Но тут он сорвался…

Через два дня Петр мимоходом завернул к кормокухне. Работа там шла ходко. Оставалось только поправить трубу. Журка стоял на крыше и принимал от Геньки ведро с глиной.

— Как дела, орлы? — крикнул Петр.

— Порядок, председатель, скоро кончим.

— Молодцы!

— Если мы не молодцы, тогда и свинья не красавица, — добавил Арсений и спрыгнул на землю.

— Ну что ж… показывай.

— Будьте любезны. — Журка ногой распахнул дверь в кормокухню.

Петр, согнувшись, шагнул через порог. В нос ударил запах кислого картофеля и тухлых бочек. Занимая половину кормокухни, стояла добротная плита. Она была гладко вымазана глиной и разрисована квадратами со звездами. Стояк от плиты до потолка тоже был заляпан звездами.

— Это совершенно ни к чему, — заметил Петр.

— Генька постарался. Он у нас десятилетку кончил.

Генька, очевидно, смутился: что-то пробормотал непонятное и плюнул в кадку с водой.

Петр осмотрел посадку котлов, заглянул в топку, потрогал там колосник, проверил дымоход, дверцы, вьюшки и остался доволен.

— Работа первый сорт, — похвастался Журка.

Петр мельком взглянул на потолок и удивился: темный от копоти потолок из тонких, кое-как поскобленных топором бревен прогнулся и горбом повис над плитой. Два бревна, выскочив из паза, уперлись в стену. Петр топнул — бревна закачались, из щелей посыпался мусор.

— Рухнет, а? Людей задавит, а?

Журка отвернулся и равнодушно пожал плечами. Петр выскочил в сенную пристройку, подставил к стене бочку, поднялся наверх… И все понял: громоздкий дымоход, боров, был сложен прямо на потолке и тяжестью своей продавил его.

— Журка?!

Тот, заложив руки в карманы парусиновых штанов, стоял в дверях.

— Ты почему так, а?.. Почему без стеллажа?

— О стеллаже у нас разговора не было.