– А Игнатий Яковлевич что же?

– А Стеллецкий свои соображения про тайники и клады обязан был в ГПУ докладывать. Без них и шагу нельзя было сделать. Он ведь первым тайный ход во дворце Юсуповых нашел. А кто его послушал? Кто хоть пальцем о палец стукнул, чтобы раскопки к той двери начать? С этого юсуповского тайника и все пошло!

– Что пошло?

– Да ты меня слушаешь или нет?

– А то!

– А чего же спрашиваешь? Бандюге все с рук сходило. Так бы и шло до поры до времени, пока на двух дворцах не погорел стервец. Первой его большой осечкой и стал тайник, до которого Игнатию Яковлевичу добраться не дали бюрократы. Вместо дела бумаги заставили оформлять крысы конторские, а жулику бумаги не нужны!

Мисюрь вдруг внезапно умолк, словно его осенила догадка, изумленно как-то глянул на сына, почесал затылок.

– А может, и не случайно все произошло?..

– Да не тяни, батя.

– Стеллецкому не разрешили копать, так тайник тот, князя Феликса Юсупова, с миллиардными сокровищами, пьяный дворник нашел. Ну, понятное дело, гэпэушники тоже тут как тут. Однако ворам ничего не досталось.

– Чудно!

– А вот второе фиаско грабитель потерпел напрямую от нашего Игнатия Яковлевича. Его тогда пригласили искать тайники в московском дворце самого Голицына. Министра, фаворита царевны Софьи, сестры Петра Первого. Пять лет к этому времени прошло после того случая. Только бандюга, оказывается, так и следил за каждым шагом Игнатия Яковлевича. Знал, что легкая рука на клады у Стеллецкого. Только не удалось ему опять поживиться. Князь Василий Голицын по тем временам считался человеком сверхобразованным, дружил с иностранцами, алхимией занимался. Магистериум все искал.

– Что это?

– Философский камень так называли. Верили, что способен тот камень превращать любой металл в золото.

– Нашли, значит, золото-то!

– Нашли, – кивнул головой Мисюрь. – В тайной той подземной лаборатории и золото, и серебро было, только не чудный камень был тому причиной. Князь держал там, видать, свои закрома на всякий случай. Боялся и за себя, и за свое добро. Иезуитом его считали, смерти могли придать. Если не сама царица Софья, так Петр Первый кончить мог за такие таинства… Но золото и прочие ценности князя уплыли из-под носа бандюги того и в этот раз. А когда год спустя Игнатий Яковлевич исследовал подземные лабиринты в Головинском парке и, случайно наткнувшись, обнаружил место, где бандиты укрывались и держали склад награбленного, стал он заклятым врагом! Вот с той поры и затаил тот смертную злость на Стеллецкого.

– Ты, батя, сам-то откуда все знаешь? – Донат пытливо заглянул в глаза отцу. – Тебе ж тогда еще меньше, чем мне сейчас было?

– Игнатий Яковлевич рассказывал. Он меня за сына почитал. И в поездки на все раскопки городищ всегда брал. А там ночью-то чего делать? Вот истории его и слушали у костра. К утру, бывало, только и расходились. С ним столько всякого случалось!..

– Я тоже в археологи пойду.

– Вот те на! Чего это враз?

– Я давно решил.

– Это с чего бы?

– Ты Игнашку-то в честь Игнатия Яковлевича назвал? – вместо ответа спросил Донат.

– Игнашку-то? – Мисюрь зыркнул глазами на сына. – А что? Завидуешь?

– А меня почему Донатом?

– Не нравится?

– Церковное имя придумал. Пацаны вон попами да жидами нас кличут.

– Русские мы. А Игнатий Яковлевич-то первое образование духовное имел. В Киеве академию закончил. Богослов он.

– А как же?..

– Что?

– Клады все эти?.. Раскопки, тайники?..

– После академии ему на выбор два места для службы предложили. Америку и Палестину. Он выбрал Восток. Познать хотел историю Спасителя нашего, Иисуса Христа. Увидеть, руками пощупать.

– Не верил, что ли?

– Верующий он. Только до всего хотел сам докопаться. Искал следы Господа нашего на земле. Дела его, в материю облаченные. Считал, что должны они сохраниться. Вот в Палестине его и заинтересовали древние подземные сооружения. С тех пор и заразился страстью познать истину Божью.

– Интересно все это! Дух захватывает! – Донат аж засиял весь, засверкал глазами на отца.

– Страшные это тайны подземные, – мрачно произнес Мисюрь и уставился в пол, где распласталось безмолвное тело монаха. – Жизнью за них всегда несметное число людей расплачивалось…

Донат вздрогнул, вжался в холодную каменную стену, потух глазами, прошептал:

– За что его, отец?

Мисюрь опустил голову, выдохнул:

– Жив, значит, тот бандюга! Больше некому. Только вот как они нас нашли? Сорок лет прошло… Я надеялся, забудут…

Кто-то щекотливый и настырный горячим языком облизывал ей голые пятки, чмокая и повизгивая от удовольствия.

– Бим! – вскрикнула Майя, просыпаясь и поджимая ноги под покрывало. – Безобразник! Как ты меня напугал!

Она вскочила на ноги, едва не перевернув палатку, в которой спала; щенок залаял и запрыгал вокруг нее, сумасшедший от счастья.

– Майя! – донесся от домика голос матери. – Завтракать!

– Я сейчас. Только искупаюсь, – отозвалась она, набрасывая на плечи халат и разыскивая полотенце. – Этот проказник всю меня обслюнявил.

– Поспеши. Собираемся к столу, – Анна Константиновна прошла мимо палатки к берегу. – Мне рыбачков неугомонных собирать.

– Несносный щенок! – смеясь, отмахивалась Майя полотенцем от расшалившегося пса. – Он еще и кусается!

– Не ругай Бимку. Бабушка послала его тебя будить. Припозднились вчера у костра?

– Я и без него бы поднялась, – запрыгала Майя к речке. – Ишь, будильник нашелся!

Лохматый хлопотун с лаем понесся вслед, хватая развевающиеся на девушке полы халата, и замер только у плескавшейся волны. Хлебнув с разбега остужающих брызг из-под ног хозяйки, он фыркнул недовольно и, обидевшись, залег в траву, спрятался в кустах, но не выдержал и минуты, пустился в погоню за мельтешившими перед его носом назойливыми кузнечиками и нахальными бабочками.

– Папка! – позвала отца Майя, заплыв чуть ли не к середине речки. – Давайте ко мне с Николаем Трофимовичем! Бросайте удочки! Вода теплющая!

Игорушкин и неразлучный его заместитель похаживали в тени дерева у воткнутых в берег длинных удилищ с неподвижными загрустившими поплавками. Оба были в видавших виды обвислых соломенных шляпах, темных куртках на голое тело, трусах и резиновых по колено безразмерных сапогах. Униформу эту, несомненно, с известной картины Перова, подобрал им непререкаемый авторитет и спец по рыболовной части Михал Палыч. С его слов, при другой одежке ни о каком клеве и помышлять не стоило. Впрочем, судя по удрученному виду обоих рыболовов, сегодня тоже был не их день: на кукане у дерева лениво плескалась в воде чахлая тарашка, прячась со стыда.