С потерей этой последней надежды голод стал ощущаться еще сильнее, и боевой дух воинов заметно ослаб. К тому же войска, продолжавшие осаду, понесли значительные потери из-за разделения армии: не упуская ни единой возможности нанести серьезный удар, турки гарнизона воспользовались походом за продовольствием, чтобы совершить крупную вылазку. Вначале они испытали способность осаждающего корпуса к сопротивлению, атаковав его в наиболее слабых местах. Затем в ночь на 29 декабря 1097 г. они пошли в атаку. «Эти ужасные варвары появились ночью и свирепо набросились на нас. Они убили большое число наших рыцарей и пехотинцев, которые не были достаточно хорошо защищены. В этот печальный день епископ (речь идет о папском легате) потерял даже своего сенешаля, который нес и охранял хоругвь, и если бы не было реки, они бы еще чаще наступали на нас и причинили бы еще больший вред нашим людям» (Аноним). Аноним хоть и участвовал в этой схватке, но сообщает нам о ней очень немногое; ведь будучи воином итало-нормандской армии, он просто опускает те события, которые могли бы бросить тень на славу его сеньора Боэмунда. А однако в течение именно той ночи соперник Боэмунда, граф Тулузский, чуть не захватил Антиохию. Как только турки ринулись в атаку, граф Сен-Жилльский во главе отряда конницы разбил толпу противника. Он был уже в двух шагах от города, вот-вот мог проникнуть туда вместе с бежавшими турками, как вдруг ряды христиан охватила внезапная паника, обратившая уже показавшуюся близкой победу в поражение. Турки восстановили порядок в рядах, снова пошли в атаку и принялись рубить рассеявшихся по полю пехотинцев. В рассказе Аноним упоминает хоругвь легата Адемара Монтейского: победители захватили ее, осквернили, надругались, а затем в насмешку выставили на вершине башни. На этом стяге была изображена Божья Матерь города Пюи, почитаемая всей южной Францией. Длительность осады и сопровождавшие ее трудности все больше озлобляли воинов: началось убийство пленников, осквернение могил и памятников культуры, многочисленные и разнообразные злодеяния… Это было началом ужасной «священной войны», вскоре она приведет к всеобщим избиениям, которые будут иметь самые печальные последствия для западноевропейских рыцарей, обосновавшихся в Леванте.

Поскольку в ходе экспедиции за продовольствием не удалось ничего добыть, было необходимо обратиться к армянам или сирийцам: «Увидев, что наши вернулись почти с пустыми руками, они решили отправиться по горам и окрестностям, чтобы найти и купить зерна и провизии и привезти это в лагерь, где царил голод. Они продавали нам груз одного осла, стоивший сто двадцать су. И тогда много из наших умерло, не имея денег заплатить такую высокую цену» (Аноним). Разумеется, армянские и сирийские хронисты видели эту картину совсем по-другому: без преданности и самоотверженности восточных христиан большая армия погибла бы полностью. Матвей Эдесский даже превозносит бескорыстие монахов с Черной горы, которые щедро снабжали крестоносцев продовольствием. Рене Груссе придерживается золотой середины. Заметим лишь, что голод безжалостно свирепствовал лишь среди самых бедных участников похода: «Мы испытывали крайнюю нужду: турки теснили нас со всех сторон, так что никто не осмеливался выйти из палаток, потому что, с одной стороны, они притесняли нас, а с другой, нас мучил голод; и не было нам ни помощи, ни поддержки. Неимущие и обездоленные бежали на Кипр, в Римскую землю, в горы; тем более, мы не осмеливались двинуться к морю, опасаясь ненавистных турок, у нас не оставалось никакого выхода… Бедность и нужда, посланные нам Господом за наши грехи, были таковы, что во всей армии не нашлось бы и тысячи рыцарей, у которых остались бы лошади в добром состоянии» (Аноним). Поход грозил вот-вот остановиться. И, если мотивы простых пехотинцев легко понять (в общем-то, проявился обыкновенный рефлекс самосохранения), то дезертирство Гийома Шарпентье (Плотника), виконта Мелена, оправдать уже сложнее; что касается Петра Отшельника, то его бегство свидетельствует о трусости и заурядности этого человека: убежав вместе, они были перехвачены Танкредом и с позором возвращены в лагерь.

В январе 1098 г. возросло смятение, которое было вызвано практически всеобщим голодом, постоянными стычками с охваченным фанатизмом гарнизоном и эпидемиями, пришедшими с сезоном дождей. На этом крестоносцы, признав свой провал, могли бы и завершить свой поход. Однако один барон упорно продолжал поддерживать слабеющих, восхвалять отважных, вновь поднимать войска, угнетенные морально и ослабевшие физически: то был Боэмунд Тарентский. Мы рассказали, как он заключил союз с василевсом, при условии, что ему будут отданы обширные владения. С согласия императора или без оного нормандец решил остановить свой выбор на плодородных землях Антиохии. Чтобы совет предводителей похода признал за ним право первенства в случае, если город будет взят, он прибегнул к следующей хитрости: однажды утром, когда воины пребывали в особенно мрачном расположении духа, он объявил о своем твердом желании вернуться в Италию. Он ссылался на то, что смерть косила его людей и лошадей и оправдывал свое желание возвратиться нехваткой денежных ресурсов. Взамен он брал на себя обязательство по возвращении в Италию выслать подкрепление, чтобы позволить армии (или тому, что от нее останется) продолжить поход к Святому городу. На самом деле он отнюдь не собирался возвращаться, но хотел еще до победы обеспечить свои права на этот город, так, чтобы они были признаны феодальным правом. Бароны слишком ценили энергию и мастерство Боэмунда, чтобы не понять, что его отъезд будет означать неминуемый крах экспедиции. Поэтому они без колебаний уступили ему все права на Антиохию и ее окрестности. Только граф Тулузский, представитель понтифика, требовал передать ему основную часть завоеванных в будущем земель. Помимо сопротивления графа Сен-Жилльского существовало еще одно препятствие, которое могло сорвать передачу Боэмунду прав сеньора: этим препятствием был небольшой византийский отряд, под командованием Татикия сопровождавший латинян. Как только город будет взят, они должны были объявить его собственностью своего господина, василевса, и не будет ничего проще как отстранить Боэмунда, напомнив всем о клятве верности, данной императору Алексею. Ничего не зная о горестях, страданиях и потерях крестоносцев, Империя завладеет богатой Антиохией, «жемчужиной Сирии», посредством всего лишь нескольких сундуков с золотом. Чтобы никто не расстроил его планов захвата Леванта, князь Тарентский должен был сделать так, чтобы Татикий исчез. Поскольку невозможно было уничтожить его силой (бароны признавали императора своим сюзереном и верховным союзником и не допустили бы открытого посягательства на его представителя), он прибегнул к хитрости. Турок Татикий представлялся подходящей с психологической точки зрения фигурой для плетения интриг: Боэмунд ловко предупредил его о ненависти, которую якобы питали к нему бароны — как будто предводители похода втайне обвиняли его в заключение сделки с собратьями по крови; они собирались заманить его в ловушку и убить, но он, Боэмунд, верный вассал василевса, не пожелал участвовать в этом позорном деле. Представитель императора испугался, тепло поблагодарил нормандца и отправился на Кипр, откуда, как он утверждал, собирался снабжать христианский лагерь провизией и посылать подкрепление; к тому же он обязался восполнить резерв лошадей, необходимых для восстановления наступательной силы христианских войск. Как только Татикий уехал, Боэмунд разразился жалобами и проклятиями, и весь лагерь крестоносцев заклеймил трусость и предательство императорского посланника и его господина Алексея Комнина. Такое странное бегство серьезно повлияет на будущие отношения между франкскими поселенцами и Византийской империей: несмотря на несколько недолгих периодов сотрудничества, империя будет в своих интересах, а порой даже в интересах мусульман Сирии и Месопотамии беспрестанно стараться выдворить латинян из Леванта.