– И-и-и бум-бум-бум! – надрывались часы.

– Ох-ох-ох-! – вторил им чайник.

– З-з-з-з! – дребезжала цветочная ваза.

– Пыш-ш-ш! – пыхтел утюг.

– Ах-ты-ты-ах! – ревел пылесос.

От этого жуткого вопля воры пришли в ужас и, не поняв, что произошло, утекли обратно в форточку, бросив всё награбленное.

– Мы их прогнали… – устало сказал пылесос и заплакал. – Подушку жалко. Бедная, бедная подушка…

– Бедная, бедная подушка, – как эхо кружились по комнате всхлипы и ахи вместе с опускающимися на пол пуховинками и пёрышками гуся Петьки и гусыни Глаши.

Когда домой вернулись родители и дети, то к имеющимся всхлипам и ахам добавились ещё их мокрые горькие звуки. Мама встрепенулась первой:

– Хватит сырость разводить! – приказала она. – Все за уборку! Убираться так, будто ничего не произошло. Команду поняли? Вперёд!

– А подушка?! – взгрустнули остальные домочадцы, – что будет с подушкой?!

– Как я без неё? – больше всех сокрушался Тимошка.

Мама оглядела устланный белым пухом пол и, остановив взгляд на змее-пылесосе, сказала тоном, нетерпящим возражений:

– Спасать подушку будет он! – мама ткнула указательным пальцем в сторону Змея Горыныча.

– Пух и перо в мешок для мусора? – возмутился Тимофей. – Не за что! Лучше я сам соберу её по одному пёрышку…

– Три года будешь собирать, – откликнулась Кап-капа.

– Зачем в мешок для мусора? – улыбнулась мама. – Папа сейчас приладит вместо мешка для пыли вот этот чистенький и вперёд! – мама ловко извлекла из кучи выброшенного из шкафа белья беленький мешочек.

Как старался пылесос! Он ласково урчал, тщательно собирая каждое пёрышко, каждую пушинку. Все облегчённо вздохнули только тогда, когда пылесос подобрал последнюю, а мама, наполнив зачиненный наперник мягким материалом, надела на него свежую наволочку.

– А сны– то, сны? – заволновались домочадцы. – Где сны, сказки, тайны, слёзы? Их пылесос не может собрать…

– Дело наживное, житейское – успокоил всех папа. – Времени впереди много – ещё наплачем, насмеёмся и напридумываем новые сказки и сны. Было бы во что.

– Именно так и случилось, – вздохнула подушка, вспоминая былое, и ласково поглядывая на пылесос.

– Мамуль, ты мне кашу на завтрак сварила? – прервал, воспоминая Тимофей.

Мама утвердительно кивнула.

– А сосиски?

Мама опять кивнула.

– А цветные сны рождаются в ней, – не унимался мальчишка, указывая пальцем на свою подушку.

Мама ещё раз кивнула.

– Знаешь, что я решил, – Тимофей погладил подушку ладошкой, – я хочу, чтобы и тебе снились цветные сны. Тебя я люблю больше всех. Принимай подушку. Я молодой – ещё насплюсь.

– Эвон, как! – порадовалась подушка и взялась пересчитывать сны…

Как-то вечером лёжа на диване, и в задумчивости выковыривая из носа козюли Тимошка спросил:

– Папка, посмотри, наша кошка Мадри начинается с лени – лежит и лежит. На валик от дивана похожа, а с чего начинается заяц?

Отец отложил газету, снял с носа очки, и внимательно посмотрев на сына произнёс:

– Вот так же, как ты сейчас, вечерком на посиделках выковыривая от нечего делать из носа козюльки, решили волк, лиса и кабан посплетничать. О медведе, тигре и прочем хищном зверье не больно языками почешешь. Узнают – могут побить. Никому с синяками и шишками ходить не хочется! Решили посудачить о зайце. С чего начинается заяц?

– Чего думать-то! – бросил на ходу, пробегая мимо поляны лось, – Заяц начинается с ушей. Почему? Ну, не с пяток же. Пятками заяц заканчивается. Услышал, как у вас голодные желудки урчат и побежал. Не побежал – съели…

– Ну уж, нет! – возмущаясь заявила Лиса, – Может, для кого – ни будь заяц и начинается с ушей, а лично для меня заяц начинается с наглости! Я вчера три часа в кустах лежала в засаде у заячьей избушки. Думала, ну вот сейчас выскочит и я его цап-царап и съем. Замерзла вся, аж скукожилась. Слышу, храп раздаётся. Храп и хи-хи-хи, храп и хи-хи-хи – это зайчиха с зайчатами надо мною посмеиваются. Решила – умру здесь, а с места не сдвинусь, пока этот храпун не выскочит и в лес за съестными припасами себе и своему семейству не побежит. Хорошо, ты, серый, мимо пробегал и спросил:

– Чего, рыжая, мёрзнешь? Зайца ждёшь? Так он с другого хода раза три за травой в лес сбегал, а теперь лежит в своей избёнке, на тебя смотрит и посмеивается.

Лиса вздёрнула носик, топнула лапкой и с вызовом спросила:

– Разве это не наглость с его стороны? Тьфу!

– Скажешь тоже? – неодобрительно покачал головой Волк, – какой он наглый? Он трусливый. Я его третьего дня поймал, хотел съесть, так он так трясся от страха, что мне на зуб не попадал. Стучал по клыкам, как молотком. Пришлось выплюнуть. Я «дрожалки» с детства не люблю.

– Ничего он не трусливый, – пискнул из – под вороха осенних листьев Ёжик, – он хитрый. Повезло мне на днях – яблочко, упавшее с телеги садовода – огородника, подобрал. Обрадовался! Наколол его на иголки и понёс деткам на завтрак. Пока шёл, зайца встретил. Идёт себе песню кричит:

– А нам всё равно,

А нам всё равно,

Пусть боимся мы волка и сову… – Я дурачина-простофиля заслушался. Попросил: спой ещё – с песней веселее шагать. Заяц сбоку пристроился и пел. Когда к норе подошли, распрощались. Лапы друг другу пожали. А в норея обнаружил: съел заяц, всё моё яблочко, одна шкурка осталась. Ну не хитрец разве? – всхлипнул от обиды Ёжик, и опять зарылся в жёлтую листву.

– Суетливый он, – нехотя перевернувшись с одного бока на другой, деловито произнёс кабан. – Под ногами всё время болтается. Только я на поле вкусный корешок разрою, заяц тут, как тут и лапками перебирает, и мордочку жалостную строит:

– Можно я, кабанчик, один малюсенький кусочек от вашего вкуснейшего корешка откушу? Два дня не ел. Можно я, кабанчик, ещё и деткам немного отщеплю. Не успею сообразить, как косой корешок уже стянул и за другим прибежал. Можно я, кабанчик, можно я, кабанчик…. – Кабан вскинул большую клиновидную голову с широкими вытянутыми ушами, сморщил рыльце с пятачком, и агрессивно встопорщив на спине жёсткий щетинковый гребень, пробурчал, – надоел, хуже горькой редьки…

– Однако какие вы себялюбцы! – донёсся сердитый голос с вершины сосны, – наглый, трусливый, суетливый!

Собеседники подняли головы и увидели на верхушке черно-белую Сороку: