Кэтрин взяла цветок и поднесла к лицу, чтобы насладиться ароматом. Ей не нужно было записки. Она просто знала, что розу послал ей Фредерик.

Приветственные аплодисменты стихли. Музыканты ее собственного оркестра быстро заняли свои места на темной сцене.

Кэтрин поцеловала режиссера. Повертев розу в руке, она взяла ее с собой. Марианна и Майкл проводили ее до кулис.

– Держись, не давай публике остыть, – напутствовали они ее.

Осталось тридцать секунд, чтобы набрать дыхание.

Оркестр приветствовал ее выход на сцену. Музыкальное вступление перекрыло аплодисменты публики. Раз, два, три, сосчитала она про себя и пошла к рампе, утопая в волнах оваций.

Первое отделение прошло великолепно, публика аплодировала стоя и просила петь еще и еще. Кэтрин казалось, что она на балу в пламени сотен разноцветных светильников, сверкающих вокруг нее. Она всегда хорошо чувствовала реакцию публики, знала, как вести себя с ней. И она вкладывала всю душу и энергию в любимое дело, отдавала все силы каждый вечер, в течение четырех недель. Ее энтузиазм и вдохновение находили живой отклик в сердцах сотен людей. От ламп юпитеров было жарко, но она не замечала этого. Костюм сиял и искрился, а голос разливался по залу.

В первом отделении сорок минут она пела на бис по требованию публики, а когда ушла со сцены, у нее оставалось всего три минуты, чтобы сменить костюм.

Теперь она была в белом, и направленные лучи света, отражаясь от подвешенных к потолку зеркальных шаров, бросали фантастические отсветы на ее сияющее блестками роскошное платье. Плавной и медленной походкой, давая публике перевести дыхание, она снова вышла на сцену. По контрасту с первым отделением она пела баллады. Мягкое освещение помогало создавать элегическое настроение.

В перерыве между песнями, когда Кэтрин по традиции обратилась к зрителям со словами благодарности, кто-то узнал Фредерика, сидевшего в зале. И пока певица продолжала говорить, не понимая, почему зрители волнуются, стали раздаваться выкрики. Всмотревшись в полутемный зал, она поняла причину суматохи: она увидела Фреда. Ясно было, что публика хотела вызвать на сцену своего любимца.

Кэтрин хорошо понимала настроение людей и знала цену успеха. Если она не пригласит Фредерика на сцену, то много потеряет.

– Фредерик Эмбридж, – сказала она в микрофон, и ее голос разнесся по залу. – Не могли бы вы подняться сюда, на сцену, и спеть? В этом случае мы могли бы возвратить вам стоимость билета. – Она весело засмеялась, произнося эти слова, которые вызвали бурю аплодисментов и восторга, особенно когда он встал и направился к сцене.

На нем были элегантные черные брюки и сияющий белизной свитер. Контраст белого и черного бросался в глаза, когда он встал рядом с Кэтрин. В сторону от микрофона он тихо сказал ей:

– Извини, Кэт, что я не пришел к тебе в гримерную, но я хотел видеть тебя стоящей лицом к публике.

– Что вы хотите петь? – громко спросила Кэтрин.

Прежде чем он успел ответить, публика решила за него. Кэтрин улыбнулась и замерла.

«Снежная тишина»!

Фредерик взял ее за руку, в которой она держала розу.

– Мой оркестр не знает этой мелодии, я давно не пела эту песню... – начала было она.

– Я знаю ее. – На сцену поднялся Томас Мартин со своей гитарой. – Я буду аккомпанировать вам.

Фредерик подвел Кэтрин к своему микрофону. Она знала, как нужно исполнять эту песню, – стоя лицом к лицу, глядя друг другу в глаза. Это был дуэт для влюбленных со скрытым и сложным смыслом. Музыкальная мелодия песни должна была отражать их чувства. Голоса артистов следовали один за другим. И Кэт забыла о слушателях, забыла о сцене и на какой-то момент – о шести годах разлуки с любимым.

В их пении было даже больше интимности, чем она собиралась допускать в их новых деловых отношениях. Сейчас она не могла сопротивляться ему. Когда Фред пел, обращаясь к ней, казалось, он говорил: «Нет ничего, кроме любви, никогда не может быть ничего, кроме любви». Это еще больше подчеркивалось мизансценой и заключительным поцелуем, более страстным, чем простое прикосновение. В конце песни их голоса на мгновение замирали, а потом сливались. Фредерик видел, как дрожали ее губы, когда он подхватывал ее последние слова, и затем они пели их в унисон.

...Нам неведенье дано

Не напрасно, не случайно!

Светит в прошлое окно,

Наше будущее – тайна...

На тебе сошелся свет,

Я люблю... уйми тревогу,

И пускай ложится снег

На осеннюю дорогу...

Они словно были на необитаемом острове, а не на сцене под прожекторами, на глазах у тысячи зрителей. Она не слышала сумасшедших аплодисментов, восторженных восклицаний, выкрикивания их имен. Ее руки тянулись к нему – в одной был микрофон, в другой – роза. Вспышки фотоаппаратов сверкали подобно фейерверку. Она потеряла чувство времени. Ее губы касались его губ, может быть, часы, или дни, или только секунды. Но, когда Фредерик увел ее со сцены, Кэтрин вся дрожала от напряжения, какого она не испытывала прежде. Он смущенно посмотрел ей в глаза, изумленный вспыхнувшей в ней страстью, и улыбнулся.

– Кэт, сегодня ты была лучше, чем когда-либо! – Он поцеловал ей руку. – Все плохое в этом сентиментальном номере ушло. Да, в этой песне природа и чувства влюбленных слились в единое гармоническое целое.

* * *

После двух часов выступлений и сверх того вызовов на бис Фредерик уже чуть не силой увел ее со сцены.

– Кэт, они будут так держать тебя всю ночь. – Он слышал, как у нее участилось сердцебиение. Он по себе знал, как бешено расходуются силы за два часа пребывания на сцене.

У гримерной стояли толпы людей, загораживая проход, чтобы поздравить Кэтрин или хотя бы прикоснуться к ней. Репортеры расталкивали толпу локтями, задавая им вопросы. Она старательно отвечала, а Фредерик бросал короткие реплики со свойственным ему шармом, одновременно решительно и быстро продвигая ее к гримерной. Как только они вошли туда, он запер дверь.

– Хотя я едва держусь на ногах, – сказала она устало, – я чувствую себя вполне хорошо! – Ее глаза сияли. – Это шампанское?

– Я решил, что тебе надо подкрепиться после бешеных оваций твоих поклонников.

– Ну вот я выпью, и мне будет легче. – Пробка хлопнула, и белая шипящая пена брызнула ей в лицо. Фредерик достал два фужера, наполнил их и протянул один ей.

– Я говорю правду, дорогая. – Он чокнулся с ней. – Ты никогда не была так хороша, как сегодня.

Кэтрин улыбнулась и поднесла фужер к губам. Фредерика снова охватил неистовый приступ желания. Бережно он взял у нее фужер и поставил на стол рядом со своим.

– У меня ощущение, что я что-то должен предпринять в этот вечер.

Она была не готова к такому повороту событий...