Например, семилетняя девочка Надя, страдающая аутизмом, обладала исключительными художественными способностями. Она была умственно отсталой, едва могла говорить, но при этом изумительно рисовала лошадей, петухов и других животных. Лошадь, нарисованная Надей, буквально выскакивает на вас с листа (см. рис. 3.3, слева).

Мы видим поразительный контраст рисунка Нади с безжизненным двухмерным рисунком лошади и похожим на головастика человечка, сделанным нормальным восьмилетним ребенком (справа), и даже с прекрасной зарисовкой Леонардо да Винчи (в центре) Итак, мы имеем другой парадокс. Как может этот отсталый ребенок создавать такие необыкновенно красивые рисунки? Ответ, как мне кажется, содержится в принципе изоляции.

Рисунок 3.3

а. Рисунок лошади, сделанный Надей, аутичным саваном, когда ей было пять лет

б. Лошадь, нарисованная Леонардо да Винчи.

в. Рисунок лошади, сделанный нормальным восьмилетним ребенком. Обратите внимание на то, что лошадь Нади значительно превосходит детское творчество нормального восьмилетнего ребенка и почти так же хороша, как рисунок Леонардо (а может быть, даже лучше!).

Рисунки а и в воспроизведены из книги Лорны Селфи «Надя., с разрешения Academic Press (New York)

В случае с Надей, возможно, многие или даже большая часть элементов структуры ее мозга повреждены в связи с аутизмом, но в нем находится сохранившийся островок ткани коры в правой теменной доле. Таким образом, ее мозг самопроизвольно адресует все ресурсы ее внимания в один сохранный модуль — правую теменную долю, которая связана с нашим чувством художественной пропорции. Мы знаем об этом, поскольку когда она повреждена. У взрослых людей, они утрачивают это чувство. Рисунки пациентов, перенесших инсульт с повреждением правой теменной доли, как правило, содержат чрезмерное количество деталей, но не имеют никакого живого сходства с тем, что они пытаются изобразить. Они теряют чувство художественной соразмерности. Поскольку в основном ее мозг поврежден, Надя непроизвольно локализовала все свое внимание в правой теменной области. В результате она приобрела гиперфункцию художественного модуля мозга, который отвечает за ее прекрасные изображения лошадей и петухов. То, чему большинство из нас, «нормальных» людей, должны учиться годами, не считая отдельных случаев, ей удается без усилий. Подтверждением этой идеи является то, что когда Надя выросла и обрела способность говорить, она утратила свое художественное дарование.

Другой пример поражает не меньше. Стив Миллер из Калифорнийского университета обследовал пациентов с быстро прогрессирующим слабоумием в среднем возрасте. Эта форма слабоумия называется лобно-височной деменцией. Она воздействует на лобные и височные доли, но не затрагивает теменную долю. Некоторые из этих пациентов внезапно начали создавать поразительно красивые рисунки и живописные работы, несмотря на то что раньше, до болезни, не имели художественного таланта. И снова принцип изоляции в действии. Когда все остальные модули мозга безмолвствуют, у пациента развивается гиперфункция правой теменной доли. Есть данные Алана Снайдера из Австралии о том, что существует возможность освободить скрытые таланты с помощью временной парализации частей мозга у нормальных добровольцев. Если эти изыскания подтвердятся, они откроют совершенно новые горизонты.

Эти приводит меня к новому вопросу: почему, в конце концов, люди озабочены созданием и изучением искусства?[8]Я уже намекал на некоторые возможные ответы, но давайте поговорим о них подробнее. Существует по крайней мере четыре гипотезы — и ни одна из них не исключает другую.

Во-первых, возможно, что эстетические законы эволюционировали (по таким причинам, как обнаружение, изучение и определение объектов), а затем они могли получить искусственную гиперстимуляцию, даже если такое возбуждение не имело никакой адаптивной цели. По аналогии с сахарином, который воспринимается как «очень сладкий», хотя он не содержит никаких калорий и питательных веществ.

Во-вторых, по версии Миллера, художественные навыки могут быть показателем хорошей координации глаза — руки, а следовательно, свидетельствуют о хороших генах для привлечения потенциальной пары (теория «зайди посмотреть на мои рисунки»). Это остроумная идея, но я не нахожу ее убедительной. Она не объясняет, почему этот так называемый «показатель» принимает форму искусства. В конце концов найдется не много женщин (даже среди феминисток!), которые сочтут привлекательным мужчину за его способность вязать или вышивать, несмотря на то что это также требует отличной координации глаза — руки. Не проще ли использовать такой прямой «показатель», как умение стрелять из лука или метать копье (что безусловно привлекательно в мужчине)?

В-третьих, существует идея Стива Линкера о том, что люди приобретают предметы искусства как символ положения и богатства. Эту теорию можно выразить так: «У меня есть Пикассо, и это помогает мне продолжать мои гены». Любой, кто бывал на приемах в художественной галерее, знает, что в этом есть доля правды.

В-четвертых (это моя любимая идея), искусство может развиваться как форма моделирования виртуальной реальности. Когда вы представляете себе что‑то, например, думаете о предстоящей охоте на бизона или любовном свидании, многие участки мозга активируются, как если бы вы действительно делали то, о чем думаете. Это позволяет вам применять сценарии с помощью внутренней симуляции, без затраты энергии или риска реальной репетиции.

Но здесь существуют очевидные ограничения. Эволюция позаботилась о том, чтобы наше воображение — внутреннее моделирование — не было совершенным. Гуманоид, который в результате мутаций приобретает совершенное воображение, будет фантазировать, а не жить реальностью; он будет представлять себе оргазм, вместо того чтобы преследовать самку, а следовательно, не будет распространять свои гены. Это ограничение нашей способности создавать внутренние модели наглядно проявлялось у наших предков. По этой причине они могли создавать реальные образы («искусство») как «реквизит» для репетиции охоты на бизонов и тренировки своих детей. Если это так, мы можем относиться к искусству как к виртуальной реальности самой природы (как мой «зеркальный ящик», который позволяет пациентам видеть их фантомную руку и двигать ею, принимая во внимание, что они не могли бы сделать это в своем воображении).

Ограниченный формат не позволяет мне продолжать обсуждение всех других моих законов, но я упомяну последний из моего списка.

Во многих отношениях самое важное, хотя и самое неуловимое — зрительная метафора. Метафора в литературе — сопоставление двух, казалось бы, несвязанных вещей, для тою чтобы ярче высветить важный аспект одной из них. (Индийский поэт Рабиндранат Тагор называет Тадж-Махал[41]«слезинкой на щеке времени».) То же возможно и в изобразительном искусстве. Например, множество рук в бронзовой статуэтке танцующего Шивы или Натараджа (см. рис. 3.4) нельзя воспринимать буквально, как это делал викторианский искусствовед сэр Джордж Бердвуд, который назвал ее многоруким чудовищем. (Забавно, что ангелов с крыльями он не считал чудовищами, хотя я, как медик, могу сказать вам, что многорукость анатомически возможна, а вот крылья под лопатками — категорически нет!)