После моих слов наступила тишина. Сама атмосфера вокруг сгустилась и накалилась до предела. Руки милорда в черных перчатках сжали рули с такой силой, что кожа на швах затрещала, готовая вот-вот порваться. Мой гнев разозлил его, но, в отличие от меня, милорд не потерял контроля ни над собой, ни над ситуацией.

— Я не пытаюсь поймать вас, Лиина, и у меня нет намерения пленить вас или ограничить в свободе. Я нуждаюсь в друзьях, а врагов у меня достаточно и без вас. Ожидая преданности от своих друзей, я плачу им собственной верностью! — Его голос убеждал меня, скрывая за интонацией просьбы железную волю властелина целого мира.

Он мог раздавить меня, уничтожить в любой момент, и я понимала это слишком хорошо и отчетливо. Его слова не укладывались в рамки доступных мне знаний о нем самом. Мое недоумение вылилось в вопросе скрытого отчаяния:

— Зачем вам моя преданность?

Неожиданно милорд резко затормозил, а затем выпустил на свободу руль автомашины и с силой притянул меня к себе. Прикосновение его губ я никогда не назвала бы поцелуем своей мечты. Мне было больно и солоноватый привкус крови смешался во рту со вкусом его губ. Милорд не принес извинений, отпуская меня. Он вообще ничего не ответил. Снова заурчал мотор и наполнил машину жизнью, но она не тронулась с места.

— До того, как ощутить ваше присутствие, я не чувствовал ни боли, ни радости, Лиина. Только огромное желание власти и чувство удовлетворения от нее. Вы изменили существующее положение и стали необходимы для моих планов, стали их частью. Не зная того, вы делили со мною свою боль, а я хочу поделиться с вами своей жизнью и своим миром! — Голос был настойчивым, а фразы слишком общими, чтобы смысл его слов мог окончательно дойти до меня.

Одно было совершенно ясно — он покупал меня, и его предложение было той самой ценой, за которую он смог бы приобрести мою душу. Моя боль подсказала ему правильный путь, но я не могла ответить согласием, ибо та же самая боль притупила во мне все инстинкты, оставив лишь тень от них. К тому же я разозлилась, а гнев не способствовал объективности моих выводов.

Сейчас, спустя несколько лет, я пытаюсь понять, сознательно или в силу гнева я приняла решение, изменившее мою жизнь. Притягательность его слов и красота его мира не могли не смутить меня. Я в полной мере осознавала подоплеку его предложения и знала, какую сделку он предлагал моей душе. Но тогда его угрозы не были восприняты мною в той мере, в какой это было необходимо. И мучительный вопрос, заставляющий меня вести эти записи, не дает мне покоя ни на секунду. Если бы мне открылось будущее, какой выбор я бы предпочла? Пройти по пути, не породившем ничего, кроме смерти и страданий, или принять предложение милорда?

Возможно, я совершила огромную ошибку, не прислушавшись к угрозам милорда, но одно я знала очень хорошо — зло имеет слишком много лиц. Оно способно выдать себя за ангела, за ребенка с невинным лицом, за прекрасную женщину или красивого мужчину. О нем невозможно и нельзя судить по внешности — только по поступкам и искушению, перед которым трудно устоять. Зло проверяет нас, оценивает меру добра, благородства, справедливости и любви, заложенных в нас. Поддавшись искушению, мы впускаем его в наши души и в нашу жизнь, и я не могу поверить в то, что зло изначально живет в нашем сердце.

Не устояв перед искушением, — самым малым и самым ничтожным, мы открываем двери своей души еще большему злу. Оно овладевает нами, постепенно превращая наши тела в свое пристанище, и наступает день, когда человек не способен даже вспомнить, каким он когда-то был и был ли человеком вообще. Мы верим в ангелов, предостерегающих нас, значит, есть и демоны, искушающие нас.

Внешность милорда не могла обмануть меня, как гнев не мог окончательно затмить мой разум и способность мыслить. Милорд притягивал и одновременно отталкивал меня. Я никогда не встречала людей, подобных ему, но и желания прикоснуться к обжигающему пламени, скрытому в нем, я не испытывала. В конце концов, я не была мотыльком, летящим навстречу свету, несущему только смерть. И я сказала милорду, что не могу разделить с ним собственную жизнь, потому что ночь и день не способны делить между собой свою сущность, свой свет и свою темноту. И он ответил, что я не права, ибо нет во мне света, достаточного для того, чтобы противостоять тьме, затаившейся в моей душе.

Я проснулась от его голоса, проникшего в мои уши легким шуршанием змеиного тела, ползущего по земле:

— Вы совершаете ошибку…

И был третий сон — последний перед тем, как мы встретились лицом к лицу на его земле, в реальной жизни. Он тоже начался с моря. Наши мысли порою так тесно переплетаются с мечтой и желаниями, что сознание привносит элементы наших грез даже в ночные сны. Я очень люблю море, какой-то грустной, тихой и почти забытой любовью. При мысли о море я испытываю странную грусть и томление, предвкушение какой-то радости, как от встречи с очень близким мне человеком. Погружаясь в теплые морские волны, я никогда не ощущаю опасности, словно мое умение плавать делает меня частью подводного мира. И даже мой восторг — добрый и негромкий, не способен пробудить древние инстинкты и знание того, насколько велика и опасна сила морской волны.

Мне приснилось море и горизонт, где небо сливалось с голубой водой, превращая в морскую гладь весь небесный свод. Я стояла на палубе огромного лайнера, белого, как снег, и мне казалось, что все мы плывем по небесным волнам и вот-вот взлетим к облакам, парившим над нами. Заблудившийся ветер трепал мои белые одежды, и сам сон казался ослепительно белым — слишком яркое солнце, слишком голубое небо, слишком спокойное море и люди в светлых одеждах. И еще… На корабле не было детей… Эту фразу я повторяла потом много раз, как заклинание, как оправдание перед чем-то настолько ужасным, прикоснувшись к которому я поняла, что уже не смогу быть прежней.

Ощущение незабываемого удовольствия владело мною и убаюкивало мое внимание. И когда ужас пал с небес на наши головы, я все еще продолжала находиться в состоянии неги и блаженства. Воины милорда появились так внезапно и неожиданно, что большая часть плывущих на корабле людей просто не поняла,