Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Довольно улыбнулся, но тут же нахмурился.
Двенадцать так и не двигается. Ждать все еще столько же. Странно.
Еще следует заметить, что радиальные линии метро делят пространство на двенадцать секторов. А это все же особое число. Правда, мне ближе тринадцать, но речь сейчас не обо мне, а о метро. Так двенадцать – это годовое, астрологическое и, конечно, библейское число. Но и не только. У Далай-ламы было столько советников, а у Артура рыцарей. Так же столько лепестков имеет лотос, обозначающий Вселенную. А вот уже кольцевая линия связывает радиальные, что и приводит к образованию портала. А через него в свою очередь в наш мир и попадают все сущности из астрала и прочих тонких миров, я так думаю. И дед тоже, если судить по его дневникам.
Там где мир тоньше, там он и рвется. Становится тонким, как призрачная кисея.
Моргнул. Музыка оборвалась. Наушники на месте, но звуков нет. Пролистываю, все плей-листы пустые. Остался только невнятный шум. Сквозь него иногда пробиваются неразборчивые голоса. Если долго прислушиваться, то, кажется, будто некто бубнит поздравления с днем рождения.
Поморщился и вырубил плейер. Поезд еще через семь минут. Или…?
Я ошибся?
Ясно видны огни. Слышен шум. Вон и некоторые люди встрепенулись.
Да. Вот он. Промчался и замер перед платформой, раскрывая двери. Пара человек тут же ринулись внутрь, остальные же словно и вовсе не видели вагонов.
Нахмурился. Сознание вопило о том, что что-то не так. Неправильно. Прямо как та надпись – Площадь Революции. Красивая станция, но… Сейчас с ней что-то не так.
Нарисованный мир дрожит. Белые линии становятся красными. Сворачиваются в спирали и пузырятся.
Я неуверенно шагнул вперед, коснувшись носком ботинка желтой линии. Желтая, чтобы всем было видно. Но замер. Шум стал еще громче, а за моей спиной возник некто. Тот самый, что стоял в замурованной нише. Я чувствовал это, но не видел.
Знаю, что не могу повернуться, но все же стараюсь посмотреть назад. Безуспешно. Это вне моей воли.
– Не стоит, – прохрипел он. Голос тяжелый, низкий. Я бы даже сказал рокочущий, если бы он не был настолько тихим. – Не садись в него. Живой ведь еще. А если все же мозгов не хватит, то замри, как мышь под веником, и реже дыши. Если контролер поймет, то назад не вернешься.
Молчу. Губы словно склеенные. Делаю еще шаг, но в вагон не ступаю, что-то внутри против этого. Оно ворчит в глубинах моего сознания, подает сигналы, жаль, что не объясняет.
– Хороший мальчик, – смеется незнакомец. Он всегда так смеется, как будто кашляет. Словно смех причиняет ему физическую боль.
Мне не нравится его пренебрежение, но возразить я не могу. Во снах я беспомощен, но он всегда меня ждет. Словно день сурка какой-то. Одно и то же каждый раз. Постоянно.
Двери закрываются, диктор произносит это, но я только догадываюсь, слова сливаются в невнятное бормотание, переходящее в молитву.
От любой нечисти можно защититься словом божиим, однако, тут все иначе. Это явно молитва. И она произносится правильно, а не задом наперед. Кажется, в вагоне кто-то молится. Я оглядываю застывших людей, и останавливаю свой взор на женщине в темном одеянии. Ее голова покрыта платком, руки обтянуты кружевными перчатками и сложены перед грудью.
Пересекаюсь с ней взглядом перед тем, как поезд тронулся, и вздрагиваю. Какая же она красивая. Глаза ясные-ясные и той самой синевы, которой может похвастаться лишь не огранённый сапфир. На переносицу ниспадает непослушная каштановая прядь, вот только правая половина лица… покрыта кровью. Алая жидкость стекает по подбородку, капая вниз.
Миг и у нее нет одного глаза.
Девушка улыбается напоследок, и ее вагон исчезает в темном зеве тоннеля. Я же стою, как в воду опущенный и дрожу. Ее кровь, кажется, заляпала все пути. Стала темной рекой, в которой плавают чьи-то глаза. Слепые, бессмысленные. Смотришь на них и ощущаешь, что еще немного и они прозреют, чтобы заглянуть тебе в душу.
До следующего поезда еще пять минут. Люди стоят.
Почему они не сели на этот? Что случилось с девушкой? Ей ведь нужна помощь! Как можно скорее.
Кровь все темнее. Плещется, бурлит. Поднимается по стенам, сливается с плесенью, питает мгновенно набухающие грибы, покрывающие все вокруг. От них трудно дышать, но никто, кроме меня, их не видит.
Музыка возобновляется, но я по-прежнему не могу говорить. Невнятно хриплю и оглядываюсь. Надпись «Площадь Революции» сменяется на другую.
«Я буду ждать тебя в своих снах».
В своих? Не в моих? Но я же здесь сплю!
Именно от этого осознания я и просыпаюсь посреди ночи. Чувствую взгляд, дрожу, но не могу подняться. Тело слишком тяжелое и непослушное. Пытаюсь отдышаться, взять себя в руки и с усилием встаю, бреду на кухню, чтобы попить воды. Руки трясутся, впрочем, как и все тело. Ледяное, потное, бледное.
Ничего страшного нет, но мой разум с этим не согласен. Сознание мутит от тревоги и холода. Откуда ему только взяться? В квартире у нас всегда стоит духота. Дед мерзнет и закрывает все окна. Отец, конечно, пытается с ним воевать, но дома появляется крайне редко. Работа.
Честно, я уже и не помню, когда мы собирались все вместе, например, за обеденным столом. Отец всегда занят своими важными делами, а с матерью у нас отношения как-то не заладились. Она вся в себе. Очень правильная и строгая внешне, но с кучей личных чертей, о которых знают только те, кому позволено. Моя младшая на нее очень похожа, только характер более взрывной, поэтому и пропадает не пойми где. Тут у нее любовь и самолюбование, там новое увлечение. Но ей хотя бы интересовалась мать, помогая в различных вопросах, меня же она в упор не замечала, пока ей ничего не надо. Ей вполне достаточно дочери и тех, с кем она обычно проводит время. Тех, кто соответствует ее взглядам.
Поэтому я и вижу наших милых дам в компании разных мужчин. Отец, скорее всего в курсе, но ему как всегда ни до чего нет дела. Точнее до работы есть, а все, что не является ею, для него безразлично. Вообще удивляюсь, что, будучи таким трудоголиком, он завел семью. Я бы подумал, что и у него есть кто-то на стороне, но факты говорили об обратном. Он просто упорно шел к некой цели, о которой я ничего не знал.
А
