Дани Кель пришел знакомиться со мной в издательство. На нем был дорогущий элегантный пиджак и повседневные джинсы, шелковый платок на шее. Лицо умное. Взволнованное. Он получил желаемого автора, как филателист получает редкую марку.

Вечером мы отправились в стриптиз-клуб: я, Ангелика, Дани и его заместитель Винфрид.

Я с интересом взирала на голых барышень. Они выглядели деревенскими, грубыми. Обычные проститутки. Несколько тощих как кролики. Одна – жопастая. Было очевидно, что ни одной книжки они в своей жизни не прочитали. Их приоритет – деньги, при этом любые, даже самые маленькие. Мне кажется, бездуховная женщина не может быть красивой.

Дани пригласил меня на танец.

Я танцевала, старалась двигаться легко и по возможности красиво. Мне было сорок восемь лет, практически под пятьдесят.

Пятьдесят – хороший возраст, но это понимаешь только в шестьдесят. (Цитата из Токаревой.)

С сегодняшней точки зрения я выглядела молодо, но все равно комплексовала. Мне бы хотелось быть моложе лет на двадцать, а лучше на тридцать. Писать книги можно и в пятьдесят, но танцевать лучше в двадцать.

Дани – издатель от Бога. Он знал всю мировую литературу досконально. Сам когда-то пробовал писать, но у него не получилось, и с тех пор он обожествлял всех, у кого это получилось. Дани был старше меня на десять лет, хорошая разница. Но самое интересное в нем – издательский талант, фанатичная преданность своему делу. Это был редкий издатель.

Мы с Ангеликой стали бывать у Дани в гостях.

Ангелика ненавидела эти походы, потому что ей приходилось безостановочно переводить. Она, бедная, даже не успевала толком поесть. А я, увлеченная беседой, не входила в ее положение.

У Дани был прекрасный двухэтажный дом на Элеонорштрассе. В Цюрихе улицы называли женскими именами – любыми, просто красивыми. В отличие от Москвы, где могла быть улица Пролетарская или улица Войкова. А кто такой этот Войков? Ходят самые разнообразные предположения…

Главный человек в жизни Дани – жена Анна, хрупкая блондинка с глазами вполлица. Анна – художница, очень добрая и смешливая. Я никогда не видела таких людей, которые совмещали бы в себе все и сразу: талант, красоту, доброту, юмор.

Она присылала мне в гостиницу цветы, и посыльный приносил такие охапки, которые и букетом не назовешь: невиданные, тропические кусты, почти деревья.

Шикарный номер, экзотические цветы… Я никогда так не жила.

Однажды Дани и Анна решили показать мне швейцарские красоты. Мы отправились на фуникулере. Наш вагончик качался на высоте. Экзотика. Но погода подвела: туман, ничего не видно.

Дани и Анна – оба в кашемировых пальто. На Анне – косыночка. На Дани – суконная панамка.

Мы увлеченно общались, хотя и без Ангелики. Мимика, жесты, мой плохой французский – всё шло в ход.

Я почему-то запомнила этот день больше других. Мы были искренними и родными, как семья.

Дани и Анна любили друг друга, но любовь их была своеобразной. Взрывные отношения, как у старшеклассников. Иногда посреди застолья они начинали так скандалить, что поднимался потолок. Я поначалу испугалась, но увидела, что остальные гости сидят как ни в чем не бывало. Привыкли. Не обращают внимания.

Однажды скандал разгорелся из-за луны. Дани сказал: на улице светло от лунного света. А Анна возразила: луна ни при чем, белый снег является источником света сам по себе.

Ну какая разница? Оказывается, очень большая и даже принципиальная. Они чуть не подрались.

Через несколько лет Дани заболел. Его болезнь выражалась в треморе: дрожали руки и голова. Я по-прежнему приезжала в Цюрих и приходила в гости. Дани к моему приходу принимал лекарство, которое расслабляет мышцы и убирает тремор. Но включалось побочное действие препарата. Дани мог заснуть за обедом. Просто отключиться.

Увидев Дани, спящего за накрытым столом, я растерялась. Не знала, как реагировать. Спит человек. Но все вокруг не обращали внимания. Все нормально. Спит, потом проснется.

Дани принимали таким, какой он есть. Его достоинства были гораздо более весомые, поэтому ему прощали все несовпадения.

Наша дружба – самый светлый кусок в моей жизни.

Ну, если не самый, то один из.

Дани постоянно поднимал мою самооценку.

Я жила как умела и не находила в этом ничего особенного. А Дани находил. Он утверждал, что я более серьезный писатель, чем Жорж Санд, например, у меня лучше результат. Почему? Потому что Жорж Санд слишком много времени посвящала своим любовникам, а я на первое место ставила свою работу, и при этом успевала быть женщиной.

Мне было странно, что меня сравнивают с писательницей, жившей сто лет назад. Казалось бы: где я и где она. А на самом деле – сто лет не так уж и много. Практически рядом.

Какова роль Дани в моей жизни? Он купил у меня собрание сочинений и заплатил мне внушительный гонорар. Тогда, в девяностых годах, эта сумма казалась астрономической.

Я купила землю в элитном поселке и построила себе загородный дом. Дом на земле – это моя мечта, мой сбывшийся сон.

Деньги дал «Диогенес». «Диогенес» нарисовался благодаря перестройке. А перестройку привел Горбачев Михаил Сергеевич. Если бы не Горбачев, я снова получила бы двадцать процентов от гонорара и купила в «Березке» белые тапочки.

Как я могу не любить Горбачева? Хотя, конечно, на мой вкус, он слишком многословен. Пятьдесят процентов лишнего текста. Я садилась перед телевизором, слушала его речь. Напрягала лоб, чтобы понять: о чем он говорит? Зачем так много слов? А он просто любил говорить. Болтливый человек. Сейчас, когда Михаил Сергеевич перестал быть первым лицом, – он перестал быть многословным. В этом смысле потеря статуса пошла ему на пользу. Однажды в одной из передач я услышала, как он поет. Очень хорошо.

Патриарх Алексий устраивал прием. Он иногда собирал у себя творческую интеллигенцию.

Я увидела Михаила Сергеевича. Мы встретились с ним глазами.

– Здравствуйте, Виктория, – поздоровался Михаил Сергеевич.

Я была поражена: надо же, знает. Неужели он читает книги при своей занятости?

Это был период, когда Михаил Сергеевич потерял жену. Он горько плакал по телевизору, и все его полюбили, и Раису Максимовну тоже. Она стала жертвой борьбы за власть. А жертву любят больше, чем победителей.

Михаил Сергеевич смотрел на меня. Надо было что-то сказать. Мне казалось, что он ждет.

– Вы теперь жених, – легко сказала я. – Будем вас женить…

Я произнесла эти слова и испугалась. У человека трагедия, и не время для шуток подобного рода.

Я ожидала, что Михаил Сергеевич игнорирует мое замечание. Сделает вид, что не слышал, и тем самым поставит меня на место. Но он вдруг заинтересованно округлил глаза и живо поинтересовался: