Когда охранник вновь отошёл на безопасное расстояние, Илья шепнул мне:

– Пора уходить, там все интересное уже закончилось.

– Постой. Подождём ещё немного, пока педагоги разойдутся и всё стихнет. Иначе нас могут заметить.

Педагоги, с поникшими головами, начали выходить из здания. Некоторые шли парами, тихо обсуждая потрясшую их новость. Мрачное настроение угадывалось даже по их походке. Уже около одиннадцати ночи – и это была действительно ночь, густая, тёмная, какой не бывает в июне на севере и в центре России – звуки смолкли, лампы в здании погасли, и я стал явственно слышать комаров, пищащих довольно назойливо над моими ушами.

– Пошли, – шепнул я.

Мы с Ильёй выдвинулись в направлении спальных корпусов. Благополучно миновав ползком газоны и кустарник, мы добрались до тёмного сквера, состоящего из нескольких вязов и огороженного акациями и облепихой, где я наметил переночевать.

– Зачем именно здесь? – раздражённо спросил Илья, оцарапав ногу о колючки.

– Затем, что никто не сунется в эти заросли, кроме нас, – ответил я, тщательно прикрывая глаза ладонями, чтобы не лишиться из – за очередной шипастой ветки зрения.

За естественной изгородью скрывались толстые стволы вязов и десять квадратных метров мягкой нестриженой травы, вполне пригодной для сна. Поскольку мы с Ильёй не храпели, расположение сквера в относительной близости от охраны нас нимало не пугало.

Подложив под голову рюкзак, я посмотрел вверх, в вышину, где меж мохнатых лап вяза загорались звёзды – Ригель, Поллукс и большой нежно – голубой Сириус. Звёзды спокойно мерцали, ночь была тепла, и мне совсем не хотелось умирать, мне хотелось жить, и жить долго и счастливо.

– Ты боишься? – спросил голос Ильи, такой же тихий и спокойный, как сама ночь.

– Не очень. Мне кажется, мы не попадём в двадцать пять процентов.

– А если война станет большой?

– Если она станет по – настоящему большой, то войдёт в каждый дом. Спокойной ночи, Илья. Лучше эти вещи обсудить утром. В темноте вещи кажутся мрачнее, чем они есть.

– Помолись за меня. Спокойной ночи.

С каждым днём, несмотря на наши надежды, война ширилась. Новости с фронтов приходили тревожные, а слухи и того мрачнее. Педагоги и журналисты первое время молчали о том, что решено отправлять четверть 18–летних бойскаутов на войну. Однако мы с Ильёй и Тимофеем молчать не собирались, и постепенно об изменившейся обстановке узнал весь лагерь. Во время перемен и обеденного перерыва то тут, то там можно было видеть кучки бойскаутов, обсуждающих с напряжёнными лицам своё будущее. При приближении представителей администрации эти разговоры смолкали, но вечно укрываться от ушей той же Георгины Матвеевны они не могли. Очевидно, и в Москве, в руководстве Департамента поняли, что такая ситуация чревата падением дисциплины и волнением умов, поэтому в скором времени последовали новости.

В середине июля Георгина Матвеевна, закончив у нас очередной урок патриотизма, жестом попросила всех остаться на местах, когда прозвучал звонок.

– Внимание, бойскауты! Объявление! У меня для вас радостная новость. Через три дня, в субботу, в нашем лагере премьера. Мы увидим новый фильм Ивана Доброхлёбова, – произнеся это имя, Георгина Матвеевна зажмурилась от удовольствия, как кошка, у которой почесали за ухом, – и хочу вам сказать, что вы увидите этот шедевр первыми среди всех бойскаутов страны. Более того, раскрою секрет: маэстро на сей раз снял фильм о войне и любви – прежде всего о любви к Родине, конечно же. Ради того, чтобы премьера прошла в удобное время, я даже отказалась от субботнего урока патриотизма. Надеюсь, фильм всем вам понравится, а уже на следующей неделе мы напишем сочинение на тему «Почему Иван Доброхлёбов – первый гений современного кинематографа?»

Аудитория без особого энтузиазма похлопала.

В описываемый период престарелый Иван Доброхлёбов являлся главным придворным режиссёром. Несмотря на возраст (ему было глубоко за восемьдесят), он был удивительно, прямо – таки патологически плодовит и ставил три – четыре фильма в год на разнообразные патриотические темы. В молодости он был действительно талантливым актёром и постановщиком, получил немало престижных международных премий, а затем превратился в не менее талантливого коммерсанта. И чем больше таял его художественный талант, тем более жадным и небрезгливым дельцом он становился. Постепенно он прибрал к своим рукам крупную сеть кинотеатров (переименованную в «Доброхлёбов Стар»), затем сеть закусочных («Ешь добро, хлебай добро!»), сеть аптек («Доктор Добро»). Не довольствуясь этим обширным бизнесом, Доброхлёбов постоянно вертелся у ног власть имущих, выпрашивая куски пожирнее «на развитие кинематографа». Трудно сказать, развивался ли хоть отчасти благодаря полученным деньгам кинематограф, но зато у самого Доброхлёбова появились замок в Швейцарии, таунхаус в Лондоне и вошедшее уже в легенду огромное ранчо на Волге – сказочное, дивное поместье на тысяче гектаров, с собственным лесом, садами и прочими угодьями, с дворцом, подобным Царскосельскому, с конюшней, полной породистых скакунов, с девицами в сарафанах, обслуживавшими хозяйских гостей, и смазливыми мальчиками, выполнявшими роль не то пажей, не то слуг для тех друзей хозяина, которым надоели девицы.

Плодовитость Доброхлёбова в последние годы объяснялась отчасти бюджетным финансированием и желанием почаще получать гонорары, отчасти – однообразием сценариев. Диалоги героев в его картинах были так радостны, цели героев так возвышенны, враги так гнусны, а государство так прекрасно, что режиссёр и актёры хорошо набили руку в постановке этого материала и снимали фильмы, не тратя время на лишние дубли и не мудрствуя особо с психологией и глубиной, которая, если вдуматься, для патриотического фильма даже опасна. Мы сильно подозревали, что во внешнем мире фильмы Доброхлёбова давно уже смотрели мало, а то и не смотрели вовсе, но в лагере на уроках патриотизма имя режиссёра звучало постоянно, и мало кто мог усомниться, что он является звездой первой величины.

Когда мы вышли в коридор, Илья толкнул меня локтем в бок.

– Что думаешь?

– Что думаю… Думаю, что если Доброхлёбов снял фильм о войне и любви – это нечто поистине жуткое.

Мы готовились к этим фильмам, как к пытке, и неспроста. Техника кинопоказа была значительно усовершенствована по сравнению с началом 21–го века, когда в кинотеатрах демонстрировали лишь простенькие 3D-эффекты. Теперь можно было имитировать любые запахи, осязательные ощущения, втаскивать зрителя в трёхмерное пространство и даже воздействовать чуть ли не напрямую на его мозг, вызывая чувства страха, гнева, восторга, напряжённого ожидания или тревоги. Во внешнем мире кинопоказ эффектов, влияющих на психику, был запрещён, но в лагерях бойскаутов они разрешались, хотя не проходило ни сеанса без того, чтоб одному из парней или девушек стало плохо. Считалось, что положительный заряд патриотизма, заложенный в эти фильмы, перевешивает побочные эффекты.