– Может, ты отвезешь меня? С тобой я бы как-то чувствовала себя спокойнее, – закинула удочку Марина. И ведь не надоест же ей! Александр только вздохнул. Все-таки мы же в ответе за тех, кого приручили. И он пообещал Марине пойти на похороны с нею, хоть перспектива хоронить мелкого бандитского авторитета Степанова и претила его пониманию того, что хорошо, а что плохо. И пошел бы, если бы не звонок Лиды, под вечер, часов в десять.

– Я тут буду всю ночь, памперсов пока хватит, но нужно с утра привезти еще. Сможешь? Я на похороны поеду, Ника не поймет, если меня не будет. Договорились? – спросила она. Эти памперсы были самой последней каплей, окончательно убившей старшего Светлова. И так по-будничному, по-бытовому звучали ее слова, что Александру захотелось треснуть ее по уху, чтобы привести в чувство. Ее муж в больнице! В коме! Почему эта сучка так спокойна? Но вместо этого он сам тоже вполне спокойно ответил:

– Да, смогу. Какой размер?

– Самые большие бери.

– Ладно. Как ты считаешь, может, мне тоже надо на похороны пойти? – аккуратно спросил он, хотя был, по большому счету, рад, что не придется сопровождать туда рыдающую Марину, которая будет смотреть в глаза и требовать внимания.

– Слушай, Сашка, зачем тебе-то эта дурь? Мне тут еще жить с ними. А ты-то чего? Ты Степанову кто? Или у тебя какие другие виды на похороны? – ехидно уточнила Лида.

– Что ты имеешь в виду? – нахмурился он.

– Ну, там же будет вся бандитская рать. Ты же их презираешь. Или ты поменял взгляды? Может, тебе для бизнеса полезно? У тебя там, кажется, проблемы?

– Слушай, отстань, а? Я просто спросил. Никто мне из «этих» не нужен.

– А зря. Потом сам попросишь – а случай упущен, – зачем-то добавила Лида.

– Я сам разберусь, – буркнул Александр Евгеньевич. Лидка всегда была с ним на ножах, насмешничала и презирала его за что-то.

– Ну, вперед и с песней, – усмехнулась она и отключилась.

Что ж, по крайней мере, хоть какой-то диалог, не правда ли? Александр Евгеньевич лег спать пораньше, чтобы с утра сразу поехать в аптеку, а потом, не откладывая, к брату – отвезти памперсы. Видеть Павла в таком виде и состоянии было совершенно невыносимо. Но видеть его было надо, было надо помогать, сидеть и вообще вести себя так, как должен вести себя любящий брат. Как приличный человек. И все же… Александру Евгеньевичу стоило определенных усилий заставить себя не сбежать сразу из палаты, когда он вошел туда в понедельник. Нет, ничего нового он не увидел. Разве что палата была залита солнцем, которое прыгало солнечными зайчиками по Пашкиному одеялу. И цвет лица у Пашки стал чуть лучше, хотя голова вся в бинтах, из-под которых местами виднелись кровоподтеки. Но почему-то Александру Евгеньевичу стало вдруг очень страшно смотреть на эту неподвижную, беззащитную и деформированную фигуру под тонким одеялом. В субботу, когда он стоял тут с родителями и Лидией, был так занят тем, чтобы держать за руку маму, похлопывать папу по плечу, сочувственно вздыхать, говорить, что, «даст бог, обойдется». А сейчас он оказался здесь один на один с ним, с братом, которого как бы и не было в этом теле. И ему захотелось плакать.

– Как же так, Павлуша? – всхлипнул Александр Евгеньевич и как-то моментально перестал чувствовать себя Александром Евгеньевичем, а захотел вдруг снова услышать насмешливое «Алексашка». Самое страшное во всем произошедшем было то, что ДТП произошло без всякой связи с тем, кто был Пашка, что он делал и каким образом зарабатывал на красивую сладкую жизнь. То, что случилось с ним, могло случиться с кем угодно. Да хоть бы и с самим Александром Евгеньевичем. Аварии, пожары, наводнения, грабежи и разбойные нападения – вокруг было столько всего ужасного, и все это вдруг как-то разом навалилось на Александра Евгеньевича, пугая своей непредсказуемостью, неожиданностью и неотвратимостью. Разве к такому можно приготовиться? Разве от такого можно защититься? А раз так, то что же делать, как же жить? Как выходить из дому, садиться за руль. Маринка говорит: надо теперь быть аккуратнее за рулем. Быть аккуратнее! Как будто это что-то решает! Если такой вот придурок, как Степанов (простите уж, что о покойнике так), садится и гонит под двести, в невменяемом практически состоянии. Сволочь! И теперь брату нужно менять памперсы, его молодому, красивому, сильному брату, который не открывает даже глаз, нужно менять памперсы!

– Извините, вы позволите? – вдруг раздался голос у Александра Евгеньевича за спиной. От неожиданности он дернулся и подпрыгнул на месте. За ним в проходе между кроватями стояла женщина в белом халате и пыталась подойти к Павлу.

– Что?

– Мне надо посмотреть пациента, – строго и немного даже раздраженно ответила она. Ей мешал стул, который стоял прямо в проходе.

– Да-да, конечно. Мне выйти? – засуетился он.

– Нет, можете остаться. Поможете мне его перевернуть. Мне надо посмотреть плечо, – деловито продолжила она, прикладывая стетоскоп к ушам. Александр Евгеньевич с удивлением отметил, что она не похожа на докторшу – высокая, тонкая и нервная, с усталым, одухотворенным лицом. И она была молодой для врача, сколько ей? Двадцать восемь? Не больше тридцати. Может быть, медсестра? Но в медсестрах он уже разобрался, все они ходили с примерно одинаковым выражением лица – «не положено». Не положено было все: громко говорить, ходить без бахил, сидеть в тихий час, заряжать мобильник в розетке (почему, неизвестно). У женщины выражение лица было другим – сосредоточенным, деловым и в то же время отсутствующим. Кажется, она смотрела на Александра Евгеньевича, не видя его, она только делала вид, что она здесь, но мыслями была где-то далеко.

– А ему не больно? – почему-то спросил он, просто чтобы услышать ее голос, такой уверенный и знающий.

– Нет, не больно, – коротко ответила она и продолжила свои действия молча, не отвлекаясь на посторонние вопросы. Он смотрел, как она тонкими, длинными и чуть кривоватыми пальцами ловко приподнимает повязки, прослушивает сердце, легкие, что-то простукивает, проверяет молоточком рефлексы. Вот человек, который занимается реально правильным делом, подумал он. Спасает жизнь. Какая прекрасная работа. И женщина, наверное, прекрасная.

– Доктор, так что с ним? – выпалил Александр Евгеньевич, помогая придерживать тяжелое, обвисшее тело брата. От этой равнодушной тяжести под руками хотелось кричать, хотелось что-то немедленно сделать, что-то изменить. Но придумать он смог только вот эту банальность.

– Что с ним? – изумленно вытаращилась докторша. – Странный вопрос.

– Я имел в виду, какой прогноз? – смутился он.

Докторша фыркнула:

– Прогнозировать пока еще рано. Состояние тяжелое, стараемся стабилизировать. Противошоковая терапия.

– Но какие шансы? – взмолился он.

– Шансы на что? – уточнила она. – А вы ему кто?

– Я ему брат.

– Хорошо. Я вам так скажу, раз он до сих пор еще жив, значит, есть довольно высокие шансы на то, что он выживет. А вот относительно того, какая это будет жизнь, я пока сказать не могу ничего. Он в тяжелейшем состоянии, задеты мозговые центры, в частности, слуховые способности утрачены полностью. Чтобы их как-то частично восстановить, потребуется сложнейшая операция, но не сейчас, через полгода. Со зрительными, двигательными и иными функциями – пока трудно сказать, надо ждать, когда он придет в сознание.