Однако Розали поняла, это еще не предел. Она уронила сумку, и ее содержимое вывалилось на грязную мостовую. Кошмар! Вокруг собралось еще больше обитателей трущоб, ее сердце готово было выпрыгнуть из груди. Налетевший порыв ветра подхватил проклятый листок бумаги, выпавший из сумки, и гнал в сторону сточной канавы. Один из оборванцев поднял его и протянул одноглазому.

В полуобморочном состоянии Розали следила за тем, как меняется его лицо. Он нахмурился. Нет, это был не «Графоман», а короткие заметки, которые она делала вовремя поездки в кебе, идеи для будущей статьи. Нечто совсем не предназначавшееся для публичного обозрения, особенно местной публики. Что упало, то в данном случае не пропало, или, как иронично заключил бы Ро Роуленд, вот так кульбит!

— Пожалуйста, отдайте мне это, — слабым голосом попросила Розали. Она искренне надеялась, что одноглазый оборванец не умеет читать.

— Нет-нет, задержите-ка ее, — велел он, — это очень даже интересно. — Он принялся медленно разбирать ее отрывочные записи, его сообщники обступили их со всех сторон.

— «Ваш спутник в мире лондонских развлечений собирается сегодня привлечь внимание к порочной практике сдачи в аренду трущобных комнатушек». Трущобных комнатушек? — Он пристально вгляделся в нее единственным глазом. — Кто это написал?

— А… Ну, просто один человек… Ладно, ладно — я! Иногда развлекаюсь во время долгой езды, записывая кое-какие мысли… всякие глупости… — Розали попыталась отобрать у него листок, но безрезультатно.

Одноглазый мрачно уставился в исписанный лист, снова прочел вслух.

— «Трущобных комнатушек. Стыдно ска… сказать» — Он прервался. — Не могу прочитать до конца эту чушь.

Хвала Господу и за малые милости.

Однако ей не удалось получить отсрочку — другой, высоченный рыжеволосый мужчина с сильным шотландским акцентом, объявил:

— Отойди, Гаррет, я прочту остальное. Итак: «Стыдно сказать, но многие несчастные арендаторы, которых нещадно эксплуатируют богатеи — бывшие военные, совсем как те бедняги, которые вынуждены жить в нищете и запустении в некоем полуразрушенном доме под названием Вороний замок…»

Собака оглушительно гавкнула. Зрители стягивали кольцо вокруг незваной гостьи. Одноглазый взглянул на нее:

— «Нещадно эксплуатируют»?! Господи, да в Вороньем замке нас никто не эксплуатирует. Нам не нравятся люди, пишущие грязную ложь о нашем капитане, слышите меня, дамочка? И он выскажет вам все сам, он будет здесь с минуты на минуту!

Ее сердце — она не сомневалась — сейчас остановится. Капитан?

«Не будь идиоткой, Розали. В городе шатается десяток-другой бывших армейских капитанов». Тем не менее она полностью задернула темную вуаль, так что вскоре почувствовала себя как лошадь, на которую нацепили шоры.

И вовремя.

Поскольку в тот самый момент толпа расступилась, чтобы пропустить кого-то вперед. Человека, повелительным голосом воскликнувшего:

— Какого черта здесь происходит, Гаррет? И что делает здесь эта проклятая собака?

При звуке этого хриплого мужского голоса сердце Розали ушло в пятки. Или еще ниже. Нет. Нет. Не может быть!

Одноглазый оттеснил собаку поглубже в толпу.

— Эта женщина, капитан, — с важным видом начал он, — она посмела нагло заявиться сюда и плести всякие небылицы об этом месте и о вас!

Уперев руки в бока, капитан рассматривал ее, хотя сегодня в сердитых черных глазах не было ни капли веселья или доброты, которые Розали подметила прошлой ночью. Он взял листок из рук одноглазого и поспешно пробежал глазами краткие, но оказавшиеся роковыми заметки. После этого обратился к Розали обманчиво ровным голосом:

— Итак, мадам? Вы ответственны или нет за это нагромождение лжи?

Она взмолилась, чтобы жалкая мостовая под ней разверзлась и поглотила ее. Это он — алчный землевладелец! Собственник Вороньего замка. Человек, которому Розали позволила, к своему вечному стыду, поцеловать себя прошлой ночью. Оставалось только надеяться, что капитан не узнает ее в этой монашеской хламиде. Было слишком поздно что-либо отрицать. Придется как-то выкручиваться.

— Лжи? — Она подняла скрытое плотной вуалью лицо, чтобы бесстрашно встретить его гневный взгляд. — Да вам просто правда глаза колет!

Одноглазый присвистнул:

— О, да ты храбрая малышка, если осмеливаешься ставить под сомнение честь Алека Стюарта, лучшего фехтовальщика в городе!

«О боже мой!» На сей раз Розали почувствовала, как кровь стынет в жилах.

— Вы сказали, Алек Стюарт?

Капитан продолжал пристально ее изучать, все еще озадаченный плотной вуалью.

— Да, это я, — строго ответил он.

Ужас, тошнотворный ужас потряс ее.

Ибо имя, которое успела прошептать ей умирающая Линетт, было Алек Стюарт.

Алек уже с самого утра был на ногах, ему предстояло несколько важных встреч. Однако, прибыв в Вороний замок, он обнаружил, что в доме царит полный хаос, вызванный появлением некой леди-благотворительницы. Не веря своим глазам, он прочел переданные ему Гарретом каракули.

«Порочная практика сдачи в аренду трущобных комнатушек… алчные землевладельцы… Вороний замок…»

Будь все проклято!

Написавшая этот бред дамочка-благотворительница сделала роковую ошибку. Не научилась быстро бегать. Его люди крепко держали се. Пристально вглядываясь в ее лицо, скрытое огромным вдовьим капором и плотной вуалью, он почувствовал шокирующее прозрение.

— Снимите капор! — прикрикнул он.

— Нет! Не хочу! — Хрупкая пленница отчаянно забилась в сильных руках Гаррета и Акройда.

Алек подошел к ней и сам сорвал безобразный предмет туалета. Облако длинных серебристых волос окутало ее лицо. Его люди восхищенно ахнули. Один или два солдата даже присвистнули и одобрительно зацокали языком.

— Кровь Господня, капитан, а она зрелая ягодка! Снимите-ка ее плащ, нам всем интересно посмотреть.

— Помолчите, — приказал Алек и мрачно попытался примириться с новой реальностью.

Вчера эта мнимая квакерша выставляла себя на продажу со сцены Храма красоты. Всю ночь вкус ее розовых губок не давал ему заснуть. А стоило на мгновение смежить веки, как перед глазами представал образ длинных белокурых волос, каскадом спускающихся на тугие груди, их тела сплетались под шелковыми простынями. Этим же утром бывшая Афина избрала облик церковной мыши, очень дерзкой церковной мыши, и скрывала при себе в высшей степени оскорбительные заметки о нем и его людях. Кто она, черт бы ее побрал? Во что играет? Что у нее на уме?

Алек гаркнул на мнимую благотворительницу:

— Кто написал эту чушь? И с какой стати эти записки оказались у вас?