— Не выдам, не бойтесь, — успокоил Савва и поволок мокрого приятеля вниз по ручью.

За ним и остальные парни рысью пустились. Бег согрел невольного купальщика, но все же надо было что‑то делать. Савва велел Данилке:

— Сбегай в мою комнату, принеси студенческую одежонку.

Он и в университете‑то не всегда в казенном бывал, а дома чего — клетчатые брюки да алая косоворотка, и вся недолга.

Они не стали дожидаться Данилку — он дорогу знает, — той же рысцой пустились к Киржачу, а может, и к Клязьме: они тут сходились, поди пойми.

— Скидывай, — привычно и быстро разжигая на сосновом сухостое костер, велел Савва.

— Чего? — не понял правоверный правовед.

— Штаны, — подсказал агроном, помогая Савве собирать сухостой.

Но боевой Амфи тут вдруг застеснялся и продрожал у костра, пока Данилка не принес переодеться.

Приятели со смешком отошли в сторону, раз уж он такой стеснительный. Некоторое время спустя Амфи предстал мешковатым и неловким — росту‑то он был примерно с Савву, но пожиже телом.

— Смотри, в Киржаче и утонуть можно, а уж в Клязьме‑то — непременно.

— Да, Клязьма посерьезнее, — добавил агроном, родовое именьице которого было еще ниже, стало быть, в половодье туда могли даже баржи-плоскодонки подниматься.

Однако прибежали‑то они сюда чего — дно речное измерять? Ведь загодя с Данилкой было уговорено: здесь ставить вечерний стол. На траве, разумеется, покрытой скатертью. Все у Данилки было припрятано в кустах, хотя никто из окрестных людей хозяйского добра не тронул бы. Да сюда и путь был только один — из усадьбы. Рабочие с фабрик ходили по другому берегу. Не случайно же Данилка несколько лодок на этот берег пригнал. Назначение их было понятное: вечерний ужин услаждать. Савва не поскупился для сего времяпровождения и денег отпустить порядочно. Как ни прижимист отец Тимофей Саввич, но у сына был и свой некоторый капиталец: дед, умирая, завещал на помин души. Разумеется, не глуп же он был — думать, что внук понесет это кормежное приданое в церковь! Даже Тимофей Саввич не мог наложить руку на личный кошелек сына. Слово, данное умирающему, нерушимо.

Ну, а Данилку учить не надо. Деньги он расходовал с толком и со знанием дела. Хоть самовар на речном мысу и был заготовлен, да не одними же чаями будут пробавляться молодые господа. Чтобы не вызывать досужих сплетен, Данилка сгонял в соседний Покров и там закупил что надо. И коньячку для студентов, и пива, и разных сладостей в добавку к портвейну — уж он‑то знал, для кого эти младости-сладости. Буженинка и прочее закусочное из дома было затаскано. Незаметно. Потому что и дворецкий, и повар непременно продадут всех Тимофею Саввичу с потрохами. Строго говоря, у молодого хозяина только он, Данилка, и был в доверенности. Тимофей Саввич от Москвы его отлучил тоже в наказание: всякому понятно, за что столичного кучера перевели в кучера фабричные. Но Данилка не унывал: придет время, и молодой хозяин сам станет главным хозяином.

Он без лишних слов накрывал на высоком речном мысу скатерть-самобранку и прислушивался. Его Дуняша, на фабрике не работавшая, но имевшая свободный проход в цеха, сходила, куда надо, кого надо от имени молодого хозяина пригласила и теперь лучше городового на стреме у фабричных ворот стояла. Тем временем как Савва развлекал своих приятелей:

— Гарем? Если математику еще не забыли, сдав своим профессорам, то вот вам расчет. На наших фабриках, — он без оглядки на отца назвал морозовские фабрики нашими, — тысяч тридцать рабочих. Добрая половина — женщины, все эти ткачихи, крутильщицы, присучальщицы, чесальщицы.

— Да? — согревшись, приободрился Амфи. — И что же они чешут-почесывают?

— То самое. отрежу, если еще раз перебьешь! — без обиняков осадил его Савва. — Из этой доброй половины, еще более добрая — молодые, ибо всякий фабрикант знает: ниточка, из которой складывается ситчик, миткаль, пике, тем более шелк и батист, — потряс он отложным расстегнутым воротом косоворотки, — очень даже любят нежные пальчики. А пальчики эти — у незамужних девочек, еще не застиранные мужними портками. Кстати, обе твои купальщицы, Амфи, — ткнул он в друга пальцем, — обе уже семейные. Да, да, и щучка та младая! К чему я это? — лукаво воззрился он на приятелей. — А к тому, что в нашем возрасте ткачиха уже не может считаться молодой. Бери пятнадцать, шестнадцать годиков! Вот такие сейчас и.

Договорить ему не дал гудок, который при последних лучах солнца заревел на главной фабрике. Ему отозвались другие, подвластные и подобострастные. И не успели еще все слиться в единый хор, как Данилка сорвался с обрыва, прямо к Клязьме.

— Чего он, топиться? — сунулся вниз головой Амфи.

— Сейчас узрите, други, — дернул его обратно за штаны Савва.

По реке волны пошли, и лодка полетела к другому берегу.

— Ай-яй-яй! — усмехался Савва. — Все вы перезабыли. Дама не должна дожидаться, даму надо встречать с упреждением. Горе мне с вами, кавалеры московские! — и одного, и другого пошлепал по плечу.

Данилка пропадал недолго. К тому времени, как горячее солнце бухнулось в Клязьму, весла замелькали в обратном порядке и прозвучал голос из‑под обрыва:

— Дамы поданы!

Амфи не вытерпел, чтоб не сострить:

— Как в настоящей гостиной: кушать подано! Ай да слуги у тебя, Савва!

— Плохих не держим, — скромно ответствовал он, первым сгибаясь над обрывом, уросшим лозняком и черемушником.

Первая и рука, пролезшая сквозь белую осыпь черемухи, за его ладонь уцепилась. Он ощутил знакомую дрожь, потому что сразу признал: она, Севастея.

Его примеру последовал и Амфи, принимая другую руку, тоже обрызганную черемуховым цветом. Последним склонился над обрывом мешковатый Олежка Вязьмин. Да и то его поторапливал Данилка: сзади подпихивал голые ноги, увязавшие в песке. А свою зазнобу, Дуняшу, он тащил в поводу, будто кобылку жеребую. Савва посмеялся:

— Ты как истый кучеренок!

— А то нет? — без стеснения сказал хозяину Данилка, отдуваясь.

— Да ты их на себе, что ли, волок?

— Убегал от соглядателей. Там слушок о ваших гостях прошел, очередь выстроилась. И все: «Данилка, возьми меня, Данилка, возьми!» А зачем нам более‑то?

— Более не надо, — согласился Савва, входя в роль тароватого хозяина, — прошу, гостейки дорогие, к нашему столу.

Девушки знали молодого хозяина, без стеснения ступили на разостланный ковер, обочь которого в сгущавшихся сумерках празднично полыхал костер.

— Али праздник сегодня? — угадала его настроение бойкая Севастея.

— Да как не быть празднику при таких милых дамах!

— Праздник праздником, а мы, Савва Тимофеевич, устали за одиннадцать‑то часов, — с некоторой обидой усмехнулась Севастея.

Савва хлопнул в ладоши: