И весть о том, что плиты в полу судебного зала – это двери в Венискайл, разнесется по всему Венисальту, как черное пламя. Монахи начнут хватать и запирать в библиотеке всех, кто об этом заговорит, но людей это, конечно, не остановит. Они пойдут на штурм здания суда – но что может добрый ордерро Шейсон против монашеских арбалетов?

Или старый торговец травами Деннио, или худенький молочник Тессо, нередко заходивший к Шейсону в гости, или даже охотница Инга, чей маленький арбалет алебарды монахов немедленно разнесут в щепки? Их убьют, просто убьют, и всё, а потом монахи вырвут из пола торсонитовые плиты, спрячут их и заменят камнями. И брат Често – брат Често, столько сделавший для Агаты, – где монахи его прячут? Агате делается невыносимо стыдно: она и думать забыла о брате Често, неблагодарная она сволочь, а теперь собирается просто бросить его здесь.

Агата зажмуривается изо всех сил. «Думай о маме и папе, – говорит она себе злобно, – думай только о маме и папе», – но что подумают мама и папа, когда она расскажет им, как выбиралась отсюда? Папа, конечно же, скажет: «Ты спаслась, моя девочка, и это самое главное», а вот мама… Нет, конечно, мама обнимет ее и тоже скажет что-нибудь очень доброе и очень правильное – именно то, что Агате будет так важно услышать, – но где-то глубоко-глубоко внутри Агата будет знать, что Азурра – Азурра-воительница, Азурра, королева дезертиров, рискнувшая своей жизнью и рассудком, чтобы помочь людям в Венисальте, – никогда не покинула бы его так.

И тогда Агата открывает глаза и смотрит на сестру-заступницу Марианну, а сестра-заступница Марианна смотрит на Агату и произносит последнюю фразу своей речи:

– Я прошу, майстер Старший судья, оправдательного приговора для этой бедной малышки!

В зале поднимается изумленный шум, и под этот шум сестра-заступница быстро шепчет Агате:

– Сейчас!

Агата мотает головой. Глаза у сестры Марианны недоуменно распахиваются, она явно хочет сказать Агате что-то еще, но тут Старший судья Лето громко хлопает в ладоши три раза, и зал смолкает.

– Оправдательный приговор, – медленно говорит Старший судья и качает головой. – Я слышу от вас такое первый раз, сестра Марианна. Неудивительно, что наши слушатели поражены. Видимо, – тут Старший судья пристально глядит сестре-заступнице в глаза, но та отважно выдерживает его взгляд, – вы и правда прикипели сердцем к нашей маленькой врунишке. Нет, – властно говорит он, – оправдательного приговора не будет.

Зал ахает.

– Каждый человек, – говорит Старший судья, – должен нести наказание за свою ложь, даже маленькая девочка, которая, кстати, совсем не кажется мне раскаявшейся, сестра. – И Старший судья усмехается. – Но я учту ваши слова. За преступление против правды…

«Думай, – лихорадочно твердит себе Агата, – думай, думай, думай! Только не вниз! Только не назад в библиотеку!»

– …я приговариваю зеленую сестру и юную обманщицу Агату….

«Думай! Думай! Думай!..»

– …к десяти дням наказания!

Двое черных монахов с алебардами подходят к Агате, каждый кладет руку ей на плечо, так, что Агата не может двинуться с места. Сестре Марианне приходится отступить в сторону и стать позади Агаты. Черная сестра со светлыми, как у Ульрики, волосами и длинным-предлинным алым шарфом, накинутым на одну руку, снимает с Агаты ее прежний зеленый шарф. Одним движением она накидывает алый шарф Агате на шею и обматывает несколько раз. Еще минута – и все закончится, еще минута – и Агату повезут вниз, вниз, вниз, и всему конец.

– Да узрит святой Торсон наши честные дела! – громко объявляет маленький брат Ги. Старший судья встает со своего кресла на возвышении, собираясь уходить.

И тогда Агата очень громко говорит:

– Я подозреваю, что ваши честные дела, майстер Старший судья, боятся огня.

Резко обернувшись, Старший судья внимательно смотрит на нее, а потом медленно спрашивает:

– Что ты имеешь в виду, Агата?

С колотящимся сердцем Агата отвечает:

– Серое делается синим, а синее серебряным, не так ли?

Старший судья Лето молчит, а потом говорит двум черным братьям, держащим Агату за плечи:

– Не вниз. Налево. Я хочу поговорить с этой девочкой завтра утром.

Резко развернув Агату, как большую куклу, монахи ведут ее к черной дверце с огромным засовом, но в последнюю секунду сестра Марианна успевает шепнуть ей:

– Если выберешься отсюда, скажи своей маме: мы помним.

В маленькую темную комнатку свет едва проникает из забранного решеткой окна под самым потолком, и Агата с трудом различает двух человек, с трудом поднявшихся с пола ей навстречу. Про одного, с черным шарфом на шее, она готова поклясться, что видит его первый раз в жизни, зато второй…

– Брат Често! – вскрикивает Агата и бросается зеленому брату на шею.

Тот едва не падает, и Агата с ужасом понимает, как он исхудал и ослаб за эти дни. Лицо брата Често осунулось, под глазами синяки, он наверняка не спал ни одной ночи, одолеваемый своими ресто. Сердце у Агаты сжимается, она уже сует руку в карман платья, чтобы достать крошечного серебряного морского кабанчика, но вовремя вспоминает о человеке в черном шарфе и сжимает руку в кулак. Насупившись, Агата смотрит на монаха, а монах, приподняв бровь и улыбаясь, смотрит на нее.

– Не бойся, Агата, – говорит брат Често. – Это брат Омеро, и ему можно доверять.

– Здравствуй, Агата, – говорит брат Омеро с хрипотцой. – Я о тебе наслышан, но вот увидеть тебя здесь не рассчитывал.

– Как ты здесь оказалась, малышка? – спрашивает брат Често с тревогой в голосе. – Что ты натворила?

И вдруг Агата понимает, что у нее очень-очень сильно щиплет в носу. Ну уж нет, плакать она не собирается, но почему слезы сами текут из глаз – совершенно непонятно! Всхлипывая и умирая от стыда, Агата, уткнувшись в плечо брату Често, рассказывает ему все-все – и про амулеты, и про суд, и про сестру-заступницу Марианну, и про торсонитовую плиту, и про фразу Марианны о маме – и при воспоминании об этой фразе Агата, к собственному ужасу, так заходится слезами, что брат Често сажает ее на пол и гладит по голове, как малого ребенка.

– Бедная, бедная Агата, – тихо говорит он, – столько всего натерпеться!

– Спасибо, – всхлипывает Агата, – спа… спасибо вам, что вы…

– Не надо, Агата, – говорит брат Често, – поверь, если бы моя дочь… Если бы моя Уилла…

– У вас есть дочь? – спрашивает Агата, вскинув глаза на брата Често.

– Очень далеко, – тихо говорит брат Често, – очень далеко, в Венискайле. Совсем взрослая. Она, наверное, давно не помнит обо мне, да это, наверное, и к лучшему – я ведь преступник, ты не забыла? Но ты – что же нам делать с тобой, Агата?