— Это истинные данные? — спросила она наконец.

— Разумеется, ни Сталин, ни Шетцинг, ни Ходсон не делились со мной своими секретами, — ответил он. — Это комплексные сведения, добытые военной разведкой, МИДом, секретной службой, специальным управлением и группой Макфарлэнда. Обработку вели специалисты военно-экономического министерства, подобранные лично Хазбендом. Эти данные точны, насколько вообще могут быть точными данные разведки.

— Это катастрофа, — сказала она.

— Да, — согласился Черчилль.

— Почему только сейчас? Почему вы не показали мне это ранее?

В ее голосе более не было натиска, только оглушение внезапным сокрушительным знанием.

— Вы бы не поверили. Решили бы, что я спешу обелить себя и замазать свои провалы.

— Неужели нет другого пути?.. Снова и снова война, а ведь мы уже проиграли один раз… И все же нет ли в ваших действиях личных мотивов? Наилучший ли путь избран вами, сэр Уинстон?

Он вздохнул украдкой, сбрасывая напряжение, помолчал, слегка вращая пальцами. Обежал взглядом кабинет, собираясь с мыслями. Очень хотелось коньяка, но он подавил желание, разговор был еще далек от завершения, и каждый нюанс, каждый жест, каждая пауза по-прежнему значили невероятно много.

— Другого пути нет. Война — плохой путь решения проблем, слишком дорогой, слишком разрушительный и главное — непредсказуемый. Но сейчас иного пути у нас нет. В настоящий момент в мире проживают около пятидесяти миллионов жителей Великобритании. Сорок семь — в собственно Метрополии и еще три с небольшим — за ее пределами. Эти люди ведут сравнительно спокойное, благополучное и безопасное существование. А средства для благополучия и безопасности мы извлекаем из колониальной системы. У нас есть колонии, мы контролируем их рынки и потому можем дорого продавать и дешево покупать. Да, строго говоря, есть распространенное мнение, что угнетать людей нехорошо и аморально, а наша колониальная система, если смотреть в корень, построена на несправедливости и угнетении. Но жизнь вообще несправедлива и строится не по идеальным пожеланиям г-на Маркса, а по законам естественного отбора сэра Дарвина. В отличие от идеалистов, проповедующих счастье для всех, я прагматик и верю в счастье для тех, кто может его взять сам. И случилось так, что трудами бесчисленных поколений, предшествующих нам, именно наша держава забирает у других потребное ей. А не наоборот.

Черчилль немного помолчал. Сейчас он говорил о сокровенном, о том, что грызло его много лет. Так откровенно о таких серьезных вещах он не говорил ни с кем и никогда, даже с ближайшими соратниками, которые были важнее друзей, ибо были связаны не узами дружбы, но общими интересами. Сюрреализм ситуации заключался в том, что он предавался откровенности с юной девушкой, вообще не причастной к миру большой политики, по-прежнему способной отправить его в отставку несколькими фразами.

— А сейчас колониальная система рушится, — продолжил он. — Империя стоит один на один с двумя молодыми и сильными хищниками: США и Красной Чумой. В этих документах — динамика роста основных экономических и военных показателей наших противников. В этих графиках — наш приговор. Формально мы все еще на коне, наш уголь, нефть, сталь, электроэнергия, производство военной техники даже с учетом катастроф последних двух лет… Именно это дает основание моим оппонентам утверждать, что у нас все в порядке и империя вполне в состоянии замкнуться в себе. Они не желают смотреть на всю картину в движении и заглядывать в будущее даже на расстояние вытянутой руки… Мы неспешно карабкаемся, а наши противники рвутся вперед. И этому рывку нужна пища. Не сегодня и не завтра, но скоро, очень скоро наступит день, когда они поднимут руку на наш мир, на наши владения, которые мы собирали и укрепляли столетиями. С одной стороны — Штаты, которые уже сейчас претендуют на статус первой промышленной державы мира. С другой — Новый Мир и его рост, который вполне может поспорить с американским. Новый Свет и Новый Мир. И мы между двумя хищниками, верхом на большом, набитом шерстью мешке…

— Договориться?… — тихо, почти робко спросила она. — Как-то поделить сферы влияния, заключить договоры…

— Увы, — чуть покровительственно (но именно чуть!) усмехнулся он, — видите, вам нужно еще многому учиться… Большая политика — дело истинных джентльменов и хозяев своего слова. Когда они считают нужным — то дают его, оформляя надлежащим образом, когда ситуация меняется — забирают обратно. С вежливыми и искренними извинениями. Отношения великих держав немногим отличаются от борьбы в детской — и там, и там правит сильнейший. Разница в том, что в политике после удара приносят безукоризненные извинения, а игрушки отбирают исключительно во имя всеобщего блага и прогресса. Никакие соглашения и разделы не спасут нас от аппетитов наших соперников, особенно теперь, когда они уже попробовали нашей крови. Весь вопрос в том, что сейчас, несмотря на наши поражения и беды, мы все еще достаточно сильны, чтобы хотя бы пытаться играть на равных. Но еще три-четыре года, — он простер ладонь в направлении папок, — и у нас будут уже не просить, а отбирать.

Они сидели и молчали. Очень долго сидели и очень долго молчали, недвижимые, словно сфинксы новой эпохи. Мрак за окном поблек, незаметно смешиваясь с серостью приближающегося утра, истошно прогудел далекий автомобиль.

«Как мало стало в Лондоне автотранспорта, — подумал Черчилль, — весь частный реквизирован для нужд армии… Куда мы идем… Что с нами будет…»

— Премьер, — неожиданно, без подготовки, жестко и уверенно сказала она, — если я скажу — «нет», вы сдержите слово?

— Нет, не сдержу, — так же жестко, без заминки ответил он, — это нужно было для того, чтобы вы выслушали меня.

— Тогда будет кризис, — сказала она, не спросила, но констатировала.

— Да. Но я верю в себя и в то, что мой путь может провести империю к жизни, а мои оппоненты приведут ее к гибели. Мы не можем сдаться на милость наших противников, мы не можем поддерживать соревнование, мы можем только атаковать, вынуждая их самих нападать и сталкиваться между собой.

— «Истинный джентльмен», — с сарказмом отметила она.

— Джентльмен всегда играет по правилам. Когда правила мешают выиграть, джентльмен меняет их, — пожал плечами премьер.

— Тогда в чем разница между джентльменом от политики и бандитом с большой дороги?

— В артистизме. И в умении представить свое шулерство как благородное деяние, совершенное на благо мира и прогресса.

— И вы уверены в превосходстве нашего, британского… артистизма? Настолько, что полны решимости, проиграв одну войну, немедленно начать следующую?

— Да.

Вот и все. Все было сказано. Он сделал все, что было в его силах. Теперь будущее империи и его лично зависело от ее слов.

— Тогда… Расскажите мне свой план, сэр Уинстон. Я желаю выслушать его.

Мелькание окрестностей превратилось в древесный ствол, прыгнувший прямо на основание левого крыла, плоскость мгновенно сломалась. Что-то массивное и тяжелое ударило Ганса по ногам чуть ниже колен. Лобовое стекло лопнуло вдребезги, мелкая стеклянная крошка хлестнула по лицу, кровь мгновенно залила глаза. Самолет развернуло, он врезался правым бортом в череду тонкоствольных деревьев, пропахивая широченную просеку. А затем Рунге крепко приложился головой о приборную доску, и свет померк…