К полуторамиллионному населению Лондона прибавилось еще 400 тысяч приезжих. «Грохот, сутолока, толпы народа, шум неописуемый, – возмущался Чарльз Гревилл. – Повсюду всадники и пешеходы, улицы загромождены каретами, тротуары забиты деревянными трибунами [для зрителей], от стука молотков и грохота звенит в ушах, доски норовят упасть на голову… Парк похож на огромный лагерь с палатками, над которыми реют флаги, а дороги и поезда по-прежнему запружены прибывающими гостями… Словом, все это забавно, но уж очень утомительно и поскорее бы закончилось». Добраться от вокзала до Вестминстера было практически невозможно. Те, кому удавалось поймать экипаж, платили от 8 до 12 фунтов, а если говорили с иностранным акцентом – то вдвое больше.

Накануне коронации вокруг дворца не смолкал гомон, мешая королеве спать. В полночь, когда она уже задремала, ударили колокола, а в 4 часа утра ее окончательно разбудил орудийный салют. Тем не менее в 7 утра Виктория чувствовала себя «уверенно и бодро». После легкого завтрака она облачилась в парадные одежды из белого атласа и багряного бархата. Голову ей увенчала бриллиантовая диадема, которую она один раз уже надевала на открытие парламента.

Ровно в 10 утра Виктория села в позолоченную карету. Тяжеловесный экипаж медленно полз по улицам: сначала к Конститьюшн-Хилл, отсюда на Пикадилли, Сент-Джеймс-стрит, Пэлл-Мэлл, Кокспер-стрит, Чаринг-Кросс, Уайтхолл и, наконец, к Парламент-стрит. Путешествие от Букингемского дворца до западных дверей аббатства заняло полтора часа. «Никогда прежде я не видела такие толпы… Их добросердечие и выражения преданности ошеломили меня, и я не могу в полной мере выразить свою гордость тем, что я являюсь королевой такой нации», – делилась впечатлениями королева.

Сцены на улицах не шли в сравнение с тем, что ожидало ее в Вестминстерском аббатстве. Там ее встретили восемь барышень в белых атласных платьях, с диадемами в виде серебряных колосьев. Им предстояло нести бархатную, отороченную горностаем мантию, в которую тут же укутали ее величество. Лорд Мельбурн разглядел сквозь пелену слез, что королева плыла по аббатству, как серебряное облако. Ей ничуть не мешало, что ее помощницы плохо отрепетировали шаг и запинались, дергая мантию.

Войдя в неф аббатства, где собрались гости, Виктория на мгновение замешкалась. Никогда прежде она не бывала на коронации, поэтому не ожидала увидеть столь ослепительное убранство. Стены задрапированы багряными и золотыми тканями, золотая утварь сияет на алтаре, мерцают золотые нити на ризах духовенства и парадных мундирах дипломатов, наряды знати переливаются так, словно их обрызгал дождь из бриллиантов. На этом фоне грациозная, совсем еще детская фигура королевы казалась особенно трогательной. Когда она заскользила по восточным коврам, устилавшим пол, у многих перехватило дыхание.

По окончании торжественного гимна мальчишки из Вестминстерской школы, следуя традиции, поприветствовали королеву на латыни. Виктория преклонила колени у алтаря. Архиепископ Кентерберийский провозгласил ее «истинной королевой сих земель», и гости, как эхо, отозвались громогласным «Боже, храни королеву!». Последовала торжественная служба и проповедь епископа Лондонского, после чего королева поклялась хранить верность Богу и защищать протестантство.

Под звуки гимна Veni Creator Spiritus Виктория удалилась в часовню Святого Эдуарда, «тесное и темное местечко позади алтаря», где ее переодели в золотую тунику поверх простого льняного платья. В таком виде, с непокрытой головой, она уселась на трон Святого Эдуарда. Четыре рыцаря ордена Подвязки распростерли над ней золотое покрывало, и архиепископ совершил обряд помазания священным маслом, «как был помазан царь Соломон»[50].

Наступило время самой торжественной части церемонии – возложения короны. Но если до того церемония проходила как-то уж слишком гладко, без огонька, то теперь сплетники могли поупражняться в злословии. Началась настоящая неразбериха. Епископы запутались в протоколе, и их замешательство не укрылось от королевы. «Скажите, что же мне делать дальше, а то никто из них не знает», – шепнула она Джону Тинну, помощнику настоятеля аббатства.

На плечи ей накинули золотую мантию и вручили скипетр. Несмотря на тихие протесты королевы, архиепископ нацепил ей рубиновое кольцо не на тот палец, едва не расплющив фалангу – после церемонии пришлось отмачивать руку в ледяной воде, чтобы его снять. Епископ Даремский не вовремя отдал ей державу, такую тяжелую, что королева чуть ее не уронила.

Однако само возложение короны прошло великолепно. Корона Святого Эдуарда, которой впервые короновали Карла II, оказалась слишком велика для молодой Виктории, поэтому извлеченными из нее рубинами и сапфирами украсили новую корону. Когда она увенчала изящную головку Виктории, лорды и леди надели свои золотые венцы, пуская по стенам солнечные зайчики. На улице грянули ружейные залпы, им вторили пушки в Тауэре, и весь Лондон загрохотал от радости. В королевской ложе рыдала герцогиня Кентская, но Виктория не смотрела на мать. Ведь там же, рядом со старенькой Шпет, тоже приглашенной на торжества, сидела Лецен. Сидя на троне, Виктория поймала ее взгляд, и они обменялись улыбками.

Во время принесения присяги соблюдалась строгая иерархия. Сначала перед королевой преклонили колени «духовные лорды» – архиепископы и епископы, затем их примеру последовали принцы крови. Престарелые дядюшки, покряхтывая, поднимались по ступеням к трону, снимали золотые венцы, произносили слова присяги, прикасались к короне, но вместо того, чтобы приложиться к руке племянницы, целовали ее в левую щеку. За ними выстроилась очередь, в которой насчитывалось семнадцать герцогов, двадцать один маркиз, девяносто три графа, девятнадцать виконтов и девяносто один барон. Прежде чем облобызать руку королевы, вассалы трогали ее корону, чуть не сбивая ее с головы.

Под ободряющие крики друзей по ступеням трона карабкался престарелый лорд Роулл, но упал, запутавшись в своей мантии. Не смутившись, бодрый старичок поднялся на ноги. Пришлось королеве встать и подойти поближе, чтобы облегчить ему задачу.

Все это время в аббатстве не смолкал гул сотен голосов. Гости обменивались остротами, присматривались, кто во что одет, подмечали малейшее нарушение этикета. А когда лорд-казначей Суррей начал швырять памятные медали, пэры бросились за ними, «как дети за черносливом». В невообразимой давке схлестнулись фрейлины, на полу тузили друг друга члены городского совета, ликовал сын герцога Ричмонда – урвал целую дюжину! Даже лорд Мельбурн, чье присутствие так ободряло королеву, выглядел неважно. Мучаясь животом, он еще с утра угостился опийной настойкой пополам с бренди. Как заметил будущий премьер Дизраэли, «венец пэра съехал ему на нос, полы мантии путались под ногами, а государственный меч он нес как мясник»[51].

По ошибке перевернув сразу две страницы, епископ Бата и Уэльса оборвал церемонию и отослал королеву прочь, но почти сразу же окликнул ее, чтобы завершить церемонию по всем канонам. Для спутников королевы церемония уже закончилась. Прямо на алтаре в часовне Святого Эдуарда расставили блюда с сэндвичами и бутылки с вином, которыми сразу заинтересовался лорд Мельбурн. А ее величеству еще предстояло пройтись по аббатству со скипетром и тяжелой державой в руках и с ними же вернуться в парадную карету, которая отвезла ее во дворец тем же маршрутом.